– Я бы хотела объединить усилия, – заявила она, с наслаждением отхлебывая из чашки. – О, отменно. Но, боюсь, жасмин будоражит нервы, а не успокаивает. Я бы посоветовала вербену.

– Объединиться? – Анна чуть не выронила прибор. – Ведь у нас разные цели.

Старуха снова похлопала ее по руке.

– Не на всех этапах, деточка. Не на всех этапах. Для начала нам обеим хорошо бы свалить москальского царя с нашего престола. Вы не находите? Не позволить ему короноваться в Варшаве. А дальше пусть борьба идет сама по себе, и пусть победит тот, кому улыбнется удача.

Мадам Вонсович задумалась.

– Я согласна, – наконец выдавила она. – Надо предотвратить коронацию. И я уверена: у австрийского канцлера Меттерниха уже есть план.

Изабелла глянула на нее очень снисходительно.

– У Меттерниха есть только то, что мы ему даем. Несколько горячих голов: молодые офицеры, монахи, студенты решили не допустить церемонии, схватив во время нее августейшую семью. Я дам вам имена и назову людей, с которыми надо связаться здесь, в Варшаве, чтобы проследить, подстраховать, направить. Их пылкая отвага не вызывает сомнений, а вот средства… Вы с вашими связями в высших сферах будете очень полезны. А я, со своей стороны, – Чарторыйская осклабилась, – беру на себя организацию дублирующего покушения в Пулавах. Ведь нет никакой гарантии, что первое удастся. Тогда царя нужно будет остановить. Со времен Александра, дружбу с которым вы ставите моему сыну в вину, на обратном пути домой цари всегда останавливаются у нас в имении. Я прослежу за всем у себя дома. А вы – в столице. По рукам?

Анна смотрела в лицо Изабеллы. «Что я теряю? – думала она. – Меттерних знает о покушении, но он не дал этих связей ни мне, ни герцогу Рейхштадтскому. Все хочет контролировать сам – мужская болезнь, а ведь это трудновато, сидя в Вене. Пришлось бы кому-то довериться. Но канцлер не может. С другой стороны, чего хочет княгиня? – Мадам Вонсович сощурилась. – Убийства царя? Но тогда на нас двинется рать с востока и, вероятно, сметет. Чего Чарторыйская не может не понимать. Значит, она недоговаривает. Монахи хотели бы в клочья разорвать русского еретика, дерзнувшего сесть на польский трон. Но что потом? Общее восстание? Или корону наденет брат царя Константин? Чего не хотелось бы…»

Анна утвердилась в мысли, что у собеседницы своя игра, и та вовсе не выложит всех карт на стол. Но разузнать, а тем более предотвратить ее козни можно, только начав партию. Пока на стороне временного союзника.

– Хорошо, – кивнула мадам Вонсович, – я прослежу здесь в Варшаве за делом. Вы обратились к нужному человеку.

Старая княгиня вовсе не спешила покидать столицу. К ее услугам был просторный дворец сына, который назывался на французский манер – отель д’Адам.

Она любила своего бедного мальчика, отданного когда-то русским в залог мира. Никто тогда не знал, что несчастный изгнанник подружится с наследником. Что полюбит его жену, прекрасную и печальную Елизавету[53]. Теперь оба в могиле. Но Адам еще жив. И не просто жив. На шестом десятке бодр, крепок, полон надежд на возрождение родины. О, он будет жить долго, и не только потому, что их порода держится до девяноста лет, а еще и потому что любопытствует увидеть дальнейшее развитие событий.

Его контакты с Лондоном прочны. Они завязались еще при Александре, но не прервались после ухода в отставку. Напротив, усилились. Правда, приобрели совершенно иной, неофициальный характер. И теперь, когда все бегают вокруг выставленной австрийцами погремушки в виде сына Наполеона, герцога Рейхштадтского, Лондон велит ждать. Ждать, но вовсе не бездействовать.

– Вы нынче поздно, матушка, – Адам пришел пожелать старухе доброй ночи.

– Счастье мое, – княгиня уже сидела в креслах, а горничные переоблачали ее из пугающего черного одеяния со множеством колючих рюшей в домашний капот, впрочем, тоже весь кружевной. – Мне перед сном подадут вишневой наливки?

Адам склонился к руке матери.

– А трубочку? – поддразнил он. Княгиня покуривала, но тайно, в своем саду. Сын знал ее слабость, но на людях она его не позорила.

– Я сегодня была у Вонсович.

Удивление на лице Адама сменилось негодованием.

– Эта женщина порочит меня на всех перекрестках!

– Больше не будет, – примирительно заявила мать. – Мы договорились. Умная девочка. Кажется, догадалась, что я вожу ее за нос. Но в чем? Где? – Изабелла испытывала искреннее удовольствие. – Этого она понять не может. И злится. Так потешно!

– Осторожнее, мадам, – предостерег ее сын. – Вам когда-то казалось, что вы водите за нос императрицу Екатерину.

– И что? – насмешливо бросила старуха. – Я своего добилась. Мы живы. Наше состояние цело. Ты даже был русским министром иностранных дел. И никто тебя не подозревал!

– Меня не подозревал только ангел Александр, – с обидой бросил сын. – Все остальные меня ненавидели. И не доверяли. Даже ангел Елизавета. – При заветном имени его глаза увлажнились.

– Полно, – потребовала Изабелла. – Что за страсть к немецким принцессам. Даже этот боров в эполетах, цесаревич Константин, излечился. А ты все стонешь.

– Такое прошлое прекрасно даже в могиле, – Адам достал платок.

– Соберись, – старуха начинала сердиться. Что было, то прошло. Я бы тоже могла предаваться воспоминаниям и оплакивать давно потерянных возлюбленных. За исключением твоего отца, конечно.

– Зачем вы…

– Было бы глупо в моем возрасте иметь секреты от детей. – Княгиня приняла из рук горничной граненый стаканчик с наливкой. – Прости, душа моя, я бесстыдна, потому что стара. Обещаешь не выбрасывать мои молодые портреты? Я на них так хороша!

Адам никогда не мог понять, говорит ли его мать серьезно или шутит. Она обладала детским тщеславием и обнаруживала его совершенно открыто. А через минуту вела беседу с тонким знанием и проницательностью искушенного политика. Отец, несмотря на высокое положение, никогда не мог похвастаться ничем подобным.

– В Лондоне полагают смерть русского царя у нас неизбежной, – сообщил сын. – Лорд Элленгейм, хранитель тайной печати, выразился совершенно определенно. Мы между молотом и наковальней. Что делать?

Старуха задумалась.

– Им хорошо, – протянула она. – У себя на острове. Никто их не достанет. Эти господа далеко и могут позволить себе думать о том, как осложнить жизнь России, оставаясь безнаказанными. А мы? Перед ними даже не встает вопрос: что будет с Польшей, если царя убьют в Варшаве?

– Для них это способ вывести Петербург из войны со Стамбулом, – отозвался сын. – Но мы должны подумать о себе. Как лишить царя престола и не накликать на себя нашествие? Я уже не говорю еще одного кандидата в виде герцога Рейхштадтского? – Адам затосковал и знаком приказал горничной принести и себе стаканчик наливки.

Изабелла подняла на сына чуть насмешливые глаза. Нет, герцог Рейхштадтский им совсем не нужен. Лишний претендент. Яркое наполеоновское знамя. Стоит им помахать, и половина Польши встанет за него только из чувства противоречия, забыв, что рядом, дома есть готовый кандидат, который уже сто раз спасал свой народ от погрома со стороны русских головорезов.

– Так что делать? – интонации его голоса были просительными, как в детстве, когда срывался с привязи любимый отцовский скакун или улетал хороший дрессированный кречет.

– Кто может помешать Николаю? – со сдержанным раздражением потребовала мать. – Константин. Значит, через него и будем действовать. О, не через самого, – она заметила скептическое выражение на лице у сына. – Он слишком горяч и вздорен. Но, вероятно, в его окружении есть люди, которые много потеряют, если младший брат коронуется в Варшаве, как короновался в Москве. Ведь меланхоличка Лович могла бы стать нашей королевой. А воспитатель цесаревича генерал Курута – наместником. Чисто гипотетически.

Княгиня Изабелла прекрасно видела, как напрягся ее Адам. Он с юности не ладил с Константином. Его отношения с Александром всегда были идиллическими, даже теперь князь говорил о старом друге и господине как о небожителе. А ведь знал и слабости, и откровенные промахи Ангела[54].