Долли развела руками.
– Есть Ост-Индская компания[28]. У нее свой флот, своя армия, свои дипломаты. В ее делах король и министерство не принимают участия. Довольствуются прибылью в виде налога. А все, что сверх него, компания собирает с контролируемой территории – ее законный доход.
Бенкендорф покусал губу. Нечто подобное Грибоедов предлагал сделать в Грузии. Не вышло. Государь заартачился. А так бы озолотились! Несколько виднейших местных родов, которые и так правят, да русские чиновники и военные власти. Войска уже есть – Кавказский корпус. Собирают дань. Кланяются ею казне. В остальном – сами себе короли. Доходное предприятие.
Александр Христофорович помнил, как тогда государь подскочил, точно его пчела укусила в седалище: «Как это? Часть империи, где мы едва-едва вводим цивилизованное право. Где есть и администрация, и полиция, и дороги – на наши деньги, между прочим – вдруг снова в хаос Средневековья! Дань собирать!» Было видно, что Никс вознамерился задать по первое число всем составителям проекта. «Сколь бы ни любил Паскевича, но это никуда не годится! Что он продвигает? – уже поуспокоившись, рассуждал император. – Отказать. Решительно отказать».
– Именно компания может быть причастна к убийству нашего посла в Тегеране, – сказала Долли.
Сомнительно. Бенкендорф пожевал губами.
– Торговля требует покоя на землях, где ты ведешь дела. Война же все поставит с ног на голову. Разорит покупателей. Прервет коммуникации. Дороги, я говорю, станут опасны для караванов.
Сестра смотрела на него, будто не понимая.
– В Лондоне надо искать след, в Лондоне! – сорвался брат. – Ты либо слепа, либо сама надела себе шоры.
Княгиня фыркнула.
– Никто в королевском правительстве не пойдет на подобный риск. Ссориться с ними! Есть общество, газеты, парламент…
– Обществу через газеты можно внушить что угодно. А парламент уже дважды одобрял посылку военной эскадры к Петербургу. При матушке-Екатерине, когда мы Измаил взяли, и при Павле[29]. Хорошо, прости Господи, что мы его сами как-то… – Бенкендорф не стал договаривать. Вместо этого он невинно предположил: – Кто помешает в третий?
Долли ахнула.
– Ты совсем рехнулся со своей подозрительностью! Так не бывает. Понимаешь, не бывает, – по буквам произнесла она.
А должна была бы помнить. В день убийства Павла сколько ей было лет? Пятнадцать. Уже немаленькая. Могла видеть, как все тогда тряслись. А потом радовались, стыдно сказать, гибели собственного царя. Позор!
Александр Христофорович выдержал паузу.
– Позволь мне делать выводы, дорогая, что бывает, а чего нет. Вот помидоры на деревьях не растут. А флоты плавают куда угодно.
Долли надулась.
С улицы донеслись голоса. Кто-то перед кем-то оправдывался. Кто-то на кого-то гневался. Почти стучал сапогами. Эти начальственные нотки ни с чем не спутать. Опыт учил Бенкендорфа, что обычно в них нет ничего хорошего. Он отворил дверь на крыльцо. Так и есть. Понурая очередь просителей. Перед ней гродненский губернатор в генеральском мундире. Александр Христофорович только поднял выцветшие брови.
– Так я… Государь почивает… а они… лезут со своими… изволят мешать. Так я велел разогнать.
– Напрасно. – Шеф жандармов поджал губы. – Государь делами не скучает. – Обернулся к просителям. – Я предварительно выслушаю. Скажу, какое будет решение. Кто не согласен, может подождать самого государя. Он скоро проснется, светает. – И пошел обратно в дом, махнув рукой: мол, очередь может двигаться.
Долли смотрела на поникшие плечи брата, на спину, которая была готова вот-вот прогнуться, точно у старой крестьянской лошади от работы проваливается хребет. «Как у нас все-таки все не так устроено», – думала княгиня. Доброму королю Георгу, дебоширу, бабнику и пьянице, в голову бы не пришло останавливаться где-то по дороге, скажем в Корке, чтобы слушать просителей. Есть специальные чиновники. Тем более что через голову закона монарх ничего не может. У нас же император – живой закон. Как он сказал, так и будет. Хорошо или плохо? Скорее плохо. Недоросли. А вот людям, которым сегодня дано дотянуться до царя, как до солнца, наверное, ничего – способно.
* * *
Петербург. Начало апреля
Отъезжая от станции в сторону Вильны, где она должна была присоединиться к поезду императрицы, княгиня не могла поверить, будто министерские чиновники в Лондоне способны подтолкнуть убийство чьего бы то ни было посла. У Ост-Индской компании в Персии свои интересы. Быть может, они одичали настолько… Дальше думать Долли себе не позволяла.
А вот ее брат держался другого мнения. И у него были причины. Еще в столице, до отъезда на коронацию, он посетил в крепости интересного узника.
Того только что доставили с юга. Из Севастополя. Чтобы был под рукой. Британский резидент при русской армии Джеймс Александер[30]. Почти официальный шпион. Во всяком случае, лицо официальное. Если бы его не схватили с поличным – с профилями русских бухт в Крыму и с указаниями удобных мест для десанта, – так бы и остался военным наблюдателем союзников.
Александера все равно намеревались отпускать: государь не мог до отказа натягивать вожжи отношений с Британией. Хотел. Видит Бог. Но не позволил себе. Умел обуздать гнев. Бенкендорф только дивился: как такая сдержанность дается капризному в прошлом, склонному к самоуправству человеку? Все эти качества никуда не делись, просто сидели на дне души, как пес под лавкой.
В отношении шпиона шеф жандармов уговаривал потянуть с освобождением. Хоть недельку. Интересный пасьянс раскладывается.
«Вечно у тебя пасьянс!» – пылил Никс.
А через неделю пришло известие о гибели посольства. Кто оказался прав? Хоть бы спасибо сказали. Ведь как в воду глядел, когда остальные только брали под козырек. Не спорил, просто оставался при своем мнении и под рукой делал правильно. Никс терпел. Особенно натужно, когда замечал.
Теперь полковник Александер оказался очень важен. Недавно из Персии и прямо к нам. Какое совпадение! В минувшую войну был наблюдателем в войсках Аббас-Мирзы[31], нашего врага, наследного принца. Видел слезы бородатого шахзаде, когда русские взяли его родной Тебриз. Очень, очень хорошо знаком с обстоятельствами. Стоит поговорить.
Александр Христофорович не был в Петропавловке два с половиной года. С памятного дня казни мятежников. И не пошел бы еще лет двадцать. Всегда, когда ехал мимо, начинала болеть голова. Права жена, у него тогда точно случился удар. Но не сильный. Даже с лошади не упал. И все же больно, очень больно. Вот так бывших гвардейских офицеров, как собак… Да и поступок их – какой позор!
Словом, вспоминать не хотелось.
А идти пришлось. Государь было приказал здание крепости отдать под архив. Опамятовались – сыро. Бумага жухнет. А человеческие кости нет? Сначала ничего, а потом отзывается ревматизмом, ранней старостью, немощью во цвете лет. Потому и старались сократить число узников. Но Александеру место все-таки нашлось.
Английское посольство, сам посол сэр Хейтсбери ничего не знали ни об его аресте, ни о прибытии в столицу. Так надежнее. Выдадим – узнают.
Шеф жандармов приказал править через мост к желтым воротам. Его карету узнали, сразу же распахнули створки и пропустили без дальнейших околичностей. А зря, мало ли кто может скрываться в знакомом экипаже! Непорядок.
Во дворе тоже долго задерживаться не пришлось. Укатил прямо на площадь за собор, а оттуда двинулся пешком к Алексеевскому равелину, глаза бы не видели! Забыть, забыть. Есть новые дела. И бегут, как лошади на скачках, одна обгоняя другую. Вам что, приз назначили? Кто укатает его раньше других?
Британца содержали сносно. Даже в относительно сухом помещении. Бенкендорф шел по коридору, задевая ногами за обрывки войлока, – остались со времен содержания мятежников под следствием. Тогда нарочно устлали весь пол и караульным велели сновать в валенках. Дабы не мешать господам думать. А пуще: чтобы ни один узник не знал, кого повели на допрос и в котором часу.
