Я уже упоминала о проблеме скорости, но дело не только в ней. На самом деле существует связь между 1) слушанием в Deep Listening, телесным чувством и 2) слышанием, поскольку я понимаю вашу точку зрения. Описывая распространение информации, Берарди делает особенно полезное различие между тем, что он называет связностью и чувствительностью. Связность – это быстрое распространение информации между совместимыми устройствами. Примером может служить статья, которая мгновенно и бездумно собирает кучу репостов в Facebook. Здесь вы либо совместимы, либо нет. Красный или синий, установите флажок. При такой передаче информации единицы измерения не меняются, как и информация.

Чувствительность, напротив, включает в себя трудную, неловкую, неоднозначную встречу между двумя различными телами, которые сами по себе неоднозначны, – и эта встреча, это ощущение требует времени и происходит во времени. Мало того, из-за приложенных усилий две сущности могут стать немного другими, нежели были до встречи.

Думая о чувствительности, я вспоминаю свою поездку с двумя другими художниками в чрезвычайно отдаленное местечко в Сьерра-Неваде. Ночью делать было особо нечего, поэтому мы с одной из художниц иногда сидели на крыше и наблюдали закат. Она – католичка со Среднего Запада, я – типичная атеистка из Калифорнии. У меня остались теплые воспоминания о неторопливых, замысловатых разговорах о науке и религии, которые мы вели там, наверху. И что меня поражает, так это то, что ни одна из нас не пыталась переубедить другую, но дело не в этом – мы слушали друг друга, и каждая старалась понять позицию собеседника.

Таким образом, связность – это обмен или даже триггер; чувствительность – это личный разговор, приятный или трудный, или и то, и другое. Очевидно, что онлайн-платформы отдают предпочтение связности не только потому, что они подключены к сети, но и, возможно, ради прибыли, поскольку разница между связностью и чувствительностью – это время, а время – деньги. Опять же, слишком дорого.

С «исчезновением» тела исчезает и наша способность к эмпатии. Берарди указывает на взаимозависимость чувств и способности понимать смысл, «выдвигая гипотезу о связи между расширением инфосферы и разрушением сенсорной мембраны, позволяющей понимать то, что невозможно вербализировать, то, что нельзя свести к кодифицированным знакам». В среде онлайн-платформ «то, что невозможно вербализировать», считается избыточным или несовместимым, хотя каждая личная встреча учит нас важности невербального общения, не говоря уже о самом фактическом присутствии тела перед нами.

Но помимо заботы о себе и способности (действительно) слушать практика бездействия может предложить нам нечто более широкое: противоядие от риторики роста. В контексте здоровья и экологии беспрепятственный рост часто считается паразитическим или злокачественным. Тем не менее мы живем в культуре, которая отдает предпочтение новизне и росту через цикличность и возрождение. Само наше представление о производительности основано на идее создания чего-то нового, в то время как мы не склонны рассматривать поддержание жизненного баланса и уход как продуктивные в равной мере.

Самое время, чтобы упомянуть нескольких завсегдатаев Розария. Помимо дикой индейки Роуз и кота Грейсона (который сядет на вашу книгу, если вы пришли сюда почитать) всегда можно увидеть волонтеров, занимающихся обслуживанием парка. Их присутствие напоминает о том, что Розарий прекрасен отчасти потому, что о нем заботятся, и нужно приложить все усилия, чтобы спасти его от превращения в кондоминиум или просто чтобы розы выросли в следующем году. Волонтеры усердны, и я часто вижу, как посетители подходят к ним и благодарят за работу.

Глядя, как они рвут сорняки и укладывают шланги, я часто думаю о художнице Мирл Ладерман Юклс. Среди ее работ – «Мойка/Треки/Обслуживание: Взгляд снаружи», перформанс, в котором она мыла ступеньки художественной галереи Уодсворт Атенеум, и «Сенсорная санитария», когда Юклс одиннадцать месяцев пожимала руки и благодарила восемь с половиной тысяч работников санитарных служб Нью-Йорка, в дополнение к интервьюированию и погружению в их профессию. На самом деле с 1977 года она постоянно находится на положении свободного художника в Департаменте санитарии Нью-Йорка.

Интерес Юклс к «обслуживанию» частично был вызван тем, что она стала матерью в 1960-х. В интервью она объяснила: «Быть матерью означает, что нужно выполнять массу повторяющихся дел. Я стала подсобным рабочим. Я чувствовала себя совершенно оставленной своей культурой, потому что в ней не было возможности получить дополнительную работу». В 1969 году она написала «Манифест обслуживания искусства», в котором рассматривает демонстрацию работы по обслуживанию как искусство. Она говорит: «Я буду жить в музее и делать то, что обычно делаю дома для мужа и ребенка, во время выставки… Работа будет моим творчеством». Ее манифест начинается с описания различий между тем, что она называет силой смерти и жизненной силой:

Жизненная сила связана с цикличностью, заботой и возрождением; сила смерти означает для меня «разрушение». Очевидно, определенное количество и того, и другого необходимо, но одно обычно превалирует, не говоря уже о маскулинизации, в то время как другое остается в тени, потому что не участвует в «прогрессе».

Это подводит меня к последнему удивительному аспекту Розового сада, на который я впервые обратила внимание, прогуливаясь по центральной аллее: ряды указателей с цифрами (означающими десятилетие), вогнанных в бетон по обе стороны, а между ними были таблички с именами женщин – по десять на каждое десятилетие. Как оказалось, каждая из женщин была признана «матерью года» жителями Окленда. Чтобы быть удостоенной этой чести, нужно «внести вклад в улучшение жизни жителей Окленда – через дом, работу, общественные услуги, волонтерские усилия или их сочетание». В старом документальном фильме об Окленде 1950-х я нашла кадры церемонии объявления «матери года». После серии крупных планов на фоне разнообразных роз кто-то вручает пожилой женщине букет и целует ее в лоб. И в течение нескольких дней в мае прошлого года в парке царило необычное оживление: множество волонтеров приводили все в порядок, подкрашивали предметы. Мне потребовалось время, чтобы понять, что они готовятся к чествованию «матери года – 2017», Малии Луизы Лату Саулала, прихожанки местной церкви.

Я упоминаю об этом празднике в контексте поддерживающей и защищающей деятельности – но не думаю, что нужно быть матерью, чтобы испытать материнский импульс. В конце потрясающего документального фильма 2018 года «Будешь моим соседом?» о Фреде Роджерсе[13] (он же мистер Роджерс) мы узнаем, что в начале своего выступления Роджерс просил аудиторию сесть и подумать о ком-то, кто помогал им, верил в них и хотел сделать лучше для них. Затем создатели фильма просят интервьюируемых сделать то же самое. Сначала голоса, которые слышались нам за последний час или около, смолкают; одно за другим мы видим лица интервьюируемых, каждый из которых думает, глядя поверх камеры. Судя по количеству притихших зрителей в кинотеатре, где я смотрела этот фильм, многие в зале также думали о своей собственной матери, отце, братьях и сестрах, друзьях. Обращение Роджерса во вступительной речи получило отклик: мы все знакомы с феноменом бескорыстной заботы по крайней мере на протяжении какой-то части нашей жизни. Это явление не исключение; оно лежит в основе того, что определяет человеческий опыт.

Размышления о поддержке и заботе о родных также возвращают меня к любимой книге «Рай, построенный в аду: необычные сообщества, возникающие в результате бедствий», в которой Ребекка Солнит развенчивает миф о том, что в подобных обстоятельствах люди отчаиваются и становятся эгоистичными. На примерах – от землетрясения в Сан-Франциско в 1906 году до урагана «Катрина» – она подробно рассказывает об удивительной находчивости, сочувствии, а иногда даже юморе, возникающих в сложных обстоятельствах. Некоторые из ее собеседников говорят, что испытывают странную тоску по этим временам с характерными для них целеустремленностью и взаимовыручкой. Солнит предполагает, что настоящая катастрофа – это повседневная жизнь, отчуждающая нас друг от друга и от защитного импульса, который мы таим.