Он остановил машину возле женщины, она несуетливо наклонилась к наполовину открытому стеклу дверцы, глянула быстро, спокойно и с достоинством, тут же отвела глаза чуть в сторону и сказала по-русски:
– Вы в Грозный?
Айдамир молча кивнул.
– Подбросите? – не обрадовано и не заискивающе, а все так же отстраненно спросила она, и добавила, поскольку он не отвечал: – Сын у меня там. Малыш еще. И родители…
Он снова молча кивнул – отвечать теперь по-чеченски счел не вполне удобным, а по-русски не хотелось. Она аккуратно, не глядя на него, открыла дверцу, села, опустив глаза, на сиденье рядом с ним, положила пластиковый пакет с какими-то немногими вещами себе на колени, без излишнего усердия захлопнула дверцу, и он, тронув машину с места, осознал, что эта женщина-вдова не старше двадцати пяти лет в профиль очень похожа на восемнадцатилетнюю Зазу, которая теперь и уже давно была женой его лучшего и теперь уже единственного друга Вахи, к которому он сейчас ехал; в багажнике машины лежал полотняный мешок с молчаливыми курами и стояла кошелка с яйцами – Айбика, уже более десяти лет продолжавшая втихую ревновать его к Зазе, каждый раз, когда он ехал в Грозный, всегда что-нибудь да находила для подарка…
На куртке у попутчицы не было никаких ни надписей, ни знаков, указывающих на ее принадлежность к той или иной международной гуманитарной организации, которых, как он слышал, в республике работало не менее пяти, однако все прояснилось на первом же блокпосту за Шали – женщина подала подошедшему солдату вместе с паспортом пластиковую карточку с цветной фотографией в левом углу и эмблемой Датского Совета по беженцам – красный прямоугольник с белой петлеобразной стрелкой – в правом. Солдат привычно забрал из паспорта Айдамира заранее вложенную туда десятку – негласную таксу за проезд – машину досматривать не стал, молча вернул обоим документы и лениво махнул рукой: «Проезжай…».
Выехав на федеральную трассу Баку-Ростов, Айдамир свернул влево и прибавил скорость – асфальт дороги здесь не был разбит реактивными снарядами с вертолетов, как в районе Алхан-Юрта, да и встречные машины были крайне редки, а попутных, со стороны Гудермеса, вообще не наблюдалось. По обе стороны дороги все так же чернели осенней пустотой поля, а впереди и справа, еще в отдалении, темнела пока еще только серая полоска густого смога над Грозным от горящих возле Старопромысловского района города нефтяных вышек.
Менее чем за километр до реки Аргун Айдамир свернул с трассы вправо, на грунтовку – один из двух бетонных пролетов моста на трассе, взорванный еще в первую войну, лежал в воде поперек русла, и метрах в пятистах ниже по течению предприимчивые люди из ближайшего села соорудили подобие моста из газовых труб большого диаметра, пересыпав их щебнем – ездить-то надо было не только российским БТРам, «УРАЛам» и БМП, для которых стремительный, но зачастую неглубокий на равнине Аргун серьезной преградой не был. Над блокпостом у развилки все так же трепыхался на ветру флаг – не российский, не профсоюзный, не казачий, не еще черт знает какой, как на большинстве постов на дорогах (для полного счастья только пиратского не хватало, с черепом и костями), а нормальный советский стяг – красное полотнище с золотистыми серпом и молотом в левом верхнем углу – и несли тут службу уже определенно не те милиционеры, которые находились здесь две недели назад, когда он ездил в Назрань, но тоже нормальные, как и их предшественники, не озлобленные и не наглые – с такими просто общаться было почти приятно.
– Держите, шпионы, – наклонившись к машине и возвращая им документы после беглого, но профессионально цепкого просмотра, с доброй улыбкой сказал боец лет двадцати пяти или даже постарше, как минимум – прапорщик или старший лейтенант.
Айдамир промолчал, несуетливо сунул водительские права и паспорт, в котором десятка осталась нетронутой, во внутренний карман потертой кожаной куртки, а женщина, взяв свои документы, спокойно – и вновь как-то отстраненно, глядя прямо перед собой – поинтересовалась:
– Почему шпионы?
– Да потому, что с иностранцами работаете, – засмеялся служивый. – И что вроде бы не мирное население, а боевиков подкармливаете на деньги Европейского Союза. Так нас натаскивают – понятно кто…
– Тогда первейший пособник шпионов и боевиков – главный военный комендант Чеченской республики генерал Бабичев, который издал приказ обеспечивать беспрепятственный проезд по всей территории Чечни колонн с гуманитарными грузами для наиболее социально незащищенных категорий населения, – без видимых эмоций сказала попутчица, засовывая свой паспорт с удостоверением в пакет на коленях.
– Вот-вот, – уже без смеха произнес честный мент. – Получается, что так.
– Мы можем ехать? – спросила женщина.
– Да, езжайте.
На этой стороне газотрубного моста справа стоял все тот же, что и две недели назад, мужчина средних лет из Чечен-аула, собирая с водителей проезжающих гражданских машин по пять рублей на поддержание моста в рабочем состоянии, а слева каменел от страха один и без оружия маленький российский солдатик определенно первого года службы, рядом с которым стояли десятка полтора двадцатилитровых железных канистр с бензином из части. Айдамир остановил машину на обочине напротив солдатика, прошел к сборщику подати, поздоровался с ним, перекинулся несколькими фразами, отдал пять рублей за проезд и подошел к юному рекруту. Половина канистр возле него уже была с неплотно закрытыми горловинами – российский бензин ценился в республике за качество, и торговля у тощенького первогодка явно шла неплохо, хотя проезжающих машин и было сегодня почему-то немного.
– Семьдесят шестой? – спросил Айдамир, кивнув головой на канистры.
Служивый быстро-быстро помотал отрицательно головой, улыбнулся заискивающе-жалко:
– Девяносто второй…
Это было что-то новое. И именно то, что нужно. Айдамир взял ближайшую закрытую канистру, открыл горловину, поднес ее к лицу, понюхал, закрыл канистру, поставил ее возле своей ноги.
– Почем? – спросил он, стараясь не смотреть на стоящее перед ним жалкое подобие бойца. Зло закипало в нем, и не столько к тем, кто выставил сюда этого одинокого солдатика – от этого все же была немалая польза, и не только ему лично – как к тем полковникам и генералам, которые послали таких вот чмошников наводить так называемый конституционный порядок в мятежной и очень богатой чистейшей в бывшем Союзе нефтью республике, где уже двенадцатилетний парнишка наверняка умеет обращаться со стрелковым оружием получше большинства таких вот антитеррористов.
– Сто пятьдесят, – пролепетало создание дрожащими губами. – Если с канистрой…
– Беру три, – сказал Айдамир. – С собой. Четвертую заливаю в бак.
– Тогда… – солдатик трепетно-радостно улыбнулся. – Тогда с вас пятьсот пятьдесят…
Айдамир вынул старенький бумажник, достал из него пятисотку и сотню, протянул их подобию бойца, сказал, глядя на его грязные и раздолбанные сапоги определенно на два размера больше:
– Сдачи не надо.
Солдатик снова трепетно улыбнулся в ответ, несколько раз быстро-быстро благодарно кивнул головой. Айдамир поспешно нагнулся, взял две полные канистры, отнес их к машине, вернулся, не поднимая глаз, еще за двумя. Не приходилось сомневаться, что по возвращении в часть у пацана вычистят из карманов всю выручку – если не непосредственно те из офицеров, кто организовал этот бизнес, так старослужащие солдаты уж наверняка.
Поставив три канистры в багажник и влив содержимое четвертой в бензобак, Айдамир вернулся к рекруту, поставил пустую канистру ему под ноги, глянул в деревенское его лицо, сказал спокойно, удерживая в себе слово «здесь»:
– Не бойся – никто тебе голову резать не будет.
Служивый снова жалко улыбнулся и заискивающесогласно затряс головой. Айдамир, сев в машину, неподвижно посидел с полминуты, задавливая в себе набухающую ярость. Попутчица все так же сидела неподвижно и молча, думая о чем-то своем совсем не радостном.
