Но бесчинствовал Дермод недолго. Однажды он убил юношу из клана Кирован, и возмущенные родственники из города Голуэй отправились мстить. В дикой глуши на разбойника наткнулся сэр Майкл Кирован, мой прямой предок, чье имя ношу и я. Содрогаясь от ужаса, холмы следили за тем поединком. Звон стали достиг ушей отряда, который скакал во весь опор, прочесывая окрестности.

Родичи обнаружили сэра Майкла тяжело раненным, а Дермода О’Коннора умирающим – у него была рассечена лопаточная кость и в груди зияла страшная рана. Но столь сильны были гнев и ненависть, что Кированы накинули разбойнику петлю на шею и повесили его на высоком дереве, что росло у края обращенного к морю обрыва.

– То дерево стоит и сейчас, – продолжал мой друг-пастух, помешивая хворост в костре. – Крестьяне на датский манер прозвали его Погибелью Дермода. По ночам люди не раз видели злодея: он скрежещет огромными клыками, льет кровь из ран в плече и груди и шлет самые ужасные проклятия покаравшим его Кированам и их потомству. Так что вам, сэр, я не советую в потемках ходить по береговым обрывам. В ваших жилах течет ненавистная для Дермода О’Коннора кровь, и вы носите имя воина, который его поверг. Смейтесь, коли вам угодно, но знайте: темными ночами по этой земле бродит Волк, у него огромная черная борода, мертвые глаза и вепревы клыки.

Мне показали то дерево, Погибель Дермода, и выглядело оно жутко – ни дать ни взять виселица. Сколько веков простояло это орудие казни? Вряд ли кто-то мог ответить на сей вопрос, ведь в Ирландии люди живут долго, а деревья и вовсе бессмертны.

Других деревьев поблизости не наблюдалось. Круча вздымалась на четыреста футов, под ней зловеще синели волны, разбиваясь о беспощадные скалы.

Снова и снова по вечерам я отправлялся на холмы. Там царило безмолвие; человеческие голоса и иные звуки не вторгались в мои горькие думы. Я взбирался на вершины, оттуда звезды казались ближе и теплее. И часто мой мятущийся разум пытался угадать, которая из этих звезд – моя сестра. И стала ли бедняжка звездой?..

В висках билась тупая боль, свинцовая тоска давила на сердце. Оцепенелая, выстуженная душа взывала о милости к Господу. И ни единой слезинки по усопшей не удалось мне обронить. Надо бы выплакаться, иначе рассудок может не выдержать горя.

Я все брел и брел, не отмеряя пути, не следя за временем. Звезды – красные, жаркие, яростные в ту ночь – не дарили мне утешения. Хотелось кричать и выть; хотелось кататься по земле и рвать зубами траву. Но приступ отчаяния миновал; дальше я шагал, будто в трансе.

В небе не виднелась луна. Покрытые деревьями холмы в тусклом звездном сиянии мрачно нависали надо мной, и выглядели они незнакомо, чуждо. С вершин я видел Атлантический океан, темное с серебром спящее чудовище; доносился слабый рокот волн.

Впереди мелькнула тень. Может, волк? Но в Ирландии волки давно не водятся. И снова метнулся силуэт – низкий, длинный, темный. Я машинально поплелся следом.

На пути показался край берегового обрыва. Там одиноко маячило большое дерево, и действительно было у него какое-то сходство с виселицей.

Стоило мне приблизиться, как впереди возникла легкая дымка. Пока я в растерянности таращил глаза, меня объял небывалый страх. Из воздуха ткалась фигура. Поначалу зыбкая, кисейная, как жгут тумана в лунном свете, она обретала несомненно человеческие черты. И вот появилось лицо…

Я ахнул.

Передо мной плыло женское лицо – едва различимое, прозрачное. И все же мой взор угадывал мерцающее облако темных волос, высокий чистый лоб, плавные изгибы алых уст, серьезные и нежные серые глаза…

– Мойра! – вырвался из моего горла мучительный крик.

Я бросился вперед, раскинув руки; сердце неистово колотилось в груди.

Она затрепетала в воздухе и поплыла прочь от меня, будто подхваченное ветром облачко. Я же вдруг осознал, что стою на самом краю обрыва… Нет, не стою, а шатаюсь и размахиваю руками там, куда привел меня слепой порыв! Будто я внезапно очнулся от сна, будто молния осветила в сотнях футов подо мной острые камни, будто ворвался в уши плеск голодных волн… Образ, к которому я так отчаянно стремился, исчез, его сменил другой, воистину чудовищный.

В спутанной черной бороде омерзительно блестели громадные вампирьи клыки, под кустами бровей грозно сверкали глаза, из страшных ран на плече и широкой груди обильно лилась кровь. От ужаса у меня волосы встали дыбом, но я нашел в себе силы прокричать:

– Дермод О’Коннор! Изыди, адово исчадье!..

Я окончательно утратил равновесие, меня клонило вперед, а внизу ждала верная смерть. Но вдруг маленькая нежная рука ухватила за запястье и с поразительной силой потянула назад. И я упал – но не в гибельную пропасть, а на мягкую зеленую траву.

За краем обрыва растаял чудовищный лик, маленькая рука отпустила меня. Разве мог я не узнать ее? Ведь тысячекратно испытывал прикосновение этой кисти, тысячекратно брал ее в свою ладонь. О Мойра, родная Мойра, биение сердца моего! Ты всегда рядом со мной – и в жизни, и в смерти.

И тогда я в первый раз заплакал по ней. Пряча в ладонях лицо, проливал жгучие и горькие, но исцеляющие душу слезы, пока над синеватыми холмами Голуэя не взошло солнце и не облило ветви Погибели Дермода новым, дивным сиянием.

Так что же это было со мной? Сон? Наваждение? В самом ли деле призрак давно умершего изгоя привел меня к древу смерти, а тень покойной сестры вмешалась в последний миг и не позволила свершиться злодеянию?

Верить или не верить – решайте сами. Я же знаю доподлинно, что той ночью Дермод О’Коннор заманил меня на край обрыва, а нежная рука Мойры Кирован не дала мне сорваться, этим же касанием очистив протоки моего сердца и вернув душевный покой. Теперь мне известно, что не глухая стена разделяет живых и мертвых, а лишь тончайшая вуаль, и что любовь усопшей женщины сильнее злобы казненного мужчины, и что я, покинув когда-нибудь сей мир, снова заключу милую сестру в объятья.

– Вот каирн, который ты хотел найти, – сказал я и осторожно прикоснулся рукой к одному из шероховатых камней, из которых было сложено возвышение, поражавшее симметричностью формы.

В темных глазах Ортали вспыхнул алчный огонек. Он осмотрелся по сторонам, а затем взгляд его вновь остановился на высокой пирамиде из массивных валунов.

– Что за странное дикое безлюдное место! – проговорил он. – Кто бы мог предположить, что в этих краях отыщется уголок, подобный этому? Кроме дыма, вздымающегося в небо вон в той стороне, нет ни малейших признаков того, что рядом с этим мысом раскинулся огромный город. Здесь совсем пусто, нет даже рыбацких лачуг.

– Здешние жители на протяжении многих веков обходили этот каирн стороной, – ответил я.

– Почему?

– Ты уже спрашивал меня об этом, – раздраженно бросил я. – Могу сказать лишь одно: теперь они делают это по привычке, а раньше руководствовались знанием.

– Знанием! – с презрительным смехом воскликнул он. – Все это суеверия!

Я бросил на него злобный взгляд, не пытаясь скрыть своей ненависти. Пожалуй, трудно сыскать на свете двух людей, которые рознились бы меж собой сильней, чем мы с Ортали. Он отличался хладнокровием и стройностью фигуры, его темные глаза и изысканность манер явственно указывали на то, что он ведет свое происхождение от древних римлян. А я такой же здоровенный и неуклюжий, как медведь, у меня холодные синие глаза и встрепанная рыжая шевелюра. Мы родились в одной и той же стране и потому считались соотечественниками, но земли наших предков были так же далеки друг от друга, как север и юг.