– Я тебе говорил, что у меня есть жена. Какой бы она ни была.

Флавий тонко поморщился. Эодан рассердился. Флавий может спать с рабынями – любой мужчина делал бы это, если ничего лучше не было. Отвратительные, едва расслышанные сплетни насчет мальчиков можно пропустить мимо ушей. Но жена мужчины – это жена, ей даны клятвы в присутствии самых влиятельных людей. Даже если он с ней не ладит, он не мужчина, если дурно говорит о ней в присутствии других.

Что ж…

– Как зовут римского консула? – продолжал Флавий. – Не Катулл, которого ты побил при Адидже, но новый консул, которому, говорят, передали верховное командование.

– Марий.

– Вот как. Гай Марий, я уверен. Я встречался с ним. Плебей, демагог, самодовольный и всегда разгневанный человек, который хвастает, что не знает греческого… Его единственное достоинство – он не солдат, а демон.

Последние слова Флавий произнес на латыни. На кимврском, языке варваров, сказать такое невозможно. Эодан без труда его понял: Флавий обучил его латыни для повседневного использования, потому что Эодан с нетерпением ждал дня, когда у него будет много рабов-римлян.

Эодан сказал:

– В повозке с багажом найдешь мои доспехи. Отполируй шлем и нагрудник. Завтра я должен выглядеть как можно лучше. – Он остановился у фургона. – И не сиди здесь слишком близко.

Флавий усмехнулся.

– А… понимаю. Тебе можно позавидовать. Я все знаю об Аристотелевых критериях красоты, но ты спишь с ними.

Эодан пнул его, но не сердито. Римлянин рассмеялся, уклонился и растаял в темноте. Эодан посмотрел ему вслед и услышал, как он весело мелодично засвистел.

То же самое Гней Валерий Флавий пел у Аравсиона в Галлии, чтобы подбодрить других пленных. Это было после того, как кимвры разбили две консульских армии и Боерик приносил всех пленных и добро в жертву речному богу. От фургонов со старухами несло кровью! Эодану стало плохо, когда беспомощных людей одного за другим вешали, пронзали копьем, разрубали и разбрасывали мозги – тела запрудили реку. Вот тогда он слышал пение Флавия. Тогда он не знал латинского, но догадался по смеху (римляне смеялись, ожидая смерти!), что слова непристойные. Подчиняясь порыву, он выкупил Флавия у реки за корову и теленка. Позже он узнал, что владеет римлянином высшего класса, учившимся в Афинах, владельцем богатых поместий, с большим будущим; как обязан всякий благородный римлянин, он служил в армии.

Эодан поднялся на три ступеньки и откинул дверную занавеску. Это дом странствующего вождя, его везут четыре упряжки быков, он снабжен стенами и крышей от дождя.

– Кто это?

Низкий женский голос звучал напряженно. Эодан слышал, как она движется в темноте среди его разложенного оружия.

– Это я, – сказал он. – Только я.

– О…

Викка подошла к двери. Тусклый свет упал на ее лицо, широкое, с курносым носом, в небольших веснушках, с широким мягким ртом, с глазами, как летнее небо. Светлые волосы падают на сильные плечи, и он едва различает ее пригнувшееся тело.

– О, Эодан, я испугалась.

Она холодными руками схватила его руки.

– Нескольких римлян? – спросил он.

– Того, что может случиться с тобой завтра, – прошептала она. – И даже с Отриком… Я подумала, что ты не придешь домой на ночь.

Его руки скользнули под ее пшеничную гриву, коснулись ее обнаженной спины, и он поцеловал ее с нежностью, какой никогда не испытывал к другим женщинам. Не только потому, что она его жена и родила ему сына. И, конечно, не потому, что она из знатного кимврского рода. Когда он ее видел, в нем словно просыпалась весна, ютландская весна всех прошедших лет, когда Дева носит гирлянды из цветов боярышника; он знал, что быть мужчиной значит не просто быть готовым к бою.

– Я вышел наружу, чтобы посмотреть на местность, – сказал он ей, – и поговорил кое с кем из воинов и с Флавием.

– Вот как… Я уснула, ожидая тебя. И не слышала. Флавий пел мне песню, чтобы я уснула, когда не могла уснуть… но сначала он заставил меня рассмеяться. – Викка улыбнулась. – Он обещал принести мне несколько цветов, которые у них есть. Он называет их розами.

– Хватит о Флавии! – сказал Эодан. Пусть ветер унесет этого римлянина, подумал он. Как он очаровывает всех женщин. Я пришел домой и первое, что я услышал от своей жены, какой замечательный этот Флавий.

Викка наклонила голову.

– А знаешь, – прошептала она, – мне кажется, ты ревнуешь. Как будто у тебя есть для этого причины!

Она прошла внутрь. Он последовал за ней, неловко раздеваясь в темном тесном пространстве. Он слышал, как Викка подошла к Отрику, маленькому молочному существу, которое в свое время будет сидеть на его месте, и укрыла шкурой ребенка. Он ждал ее на их соломе. И вскоре ее руки нашли его.

Кимвры встретились с объединенной армией Мариуса и Катулла на Рудианской равнине вблизи города Верцелла. Был третий день новой луны месяца секстилий, который сейчас называется августом. Римлян было 52 300 человек; никто не мог сосчитать кимвров, но говорят, каждая сторона их армии занимала тридцать фарлонгов [Фарлонг, единица длины – восьмая часть мили, 201 метр. – Прим. пер.] и в ней было 15 000 лошадей.

Эодан вел одно крыло кавалерии. Он не на одной из волосатых коротконогих длинноголовых северных лошадей, прошедших по всей Европе; высокий черный жеребец, которого он нашел в Испании, фыркал и плясал под ним. Эодан мечтал о табунах таких лошадей, о своих собственных стадах в этой земле. Он будет выращивать лошадей, каких никто никогда не видел. А тем временем он под звон серебра на упряжи ехал побеждать консула Мария.

Его крупное тело напрягалось под нагрудником из кованого железа, шлем сделан в форме волчьей головы, плюмаж кивает над плащом, который, как пламя, льется с его плеч, на его сапогах позолоченные шпоры. Он кричал и обменивался солеными шутками, похотливыми шутками тех, кто выращивает скот, с товарищами, которые еще моложе его, потрясал копьем, в наконечнике которого отражалось солнце, поднес рог зубра к губам и дул до тех, пока застучало в висках, дул, радостно слыша звук рога. «Хой-а, римляне, хотите передать что-нибудь своим женам? Я увижу их раньше вас!» И молодые всадники скакали со всех сторон, и пыль покрывала их знамена.

Боерик, огромный и неразговорчивый, ястребиное лицо в шрамах и поседевшие рыжие волосы под рогатым шлемом, вооруженный копьем с двумя остриями, ехал спокойный в авангарде армии. Не у всех кимвров, идущих за кавалерией, на голове железо, у многих кожаные шапки, и их стрелы закалены на огне. Но даже некоторые босоногие двенадцатилетние мальчишки, вооруженные только пращами, могут носить награбленные золотые ожерелья.

Римляне спокойно ждали под своими орлами, их панцири и поножи, продолговатые щиты и круглые шлемы блестели на солнце. Среди них раскачиваются офицерские плюмажи и изредка синие плащи, но они гораздо менее многоцветны, чем варвары, и кажутся меньше – смуглая низкорослая раса с коротко подстриженными волосами и бритыми подбородками, они держат свои ряды неподвижно, как смерть. Даже их всадники стоят, как вкопанные.

Эодан напрягал зрение, пытаясь рассмотреть врага сквозь пыль, окружившую его, как туманом, и поднятую ногами и копытами. Он едва видел собственных воинов; время от времени он различал железный блеск цепей, которыми кимвры соединили свои передние линии – стоять вместе или умереть. Эодан на мгновение подумал, что это помогает римлянам: они не видят, какая масса им противостоит… Но тут прогремел боевой рог¸ Эодан в ответ задул в свой рог и вонзил шпоры в бока лошади.

Под ним загремели копыта. Он услышал дикое мычание ду-ду-ду священных рогов лур; теперь слышен был и медный рев римских туб, и пронзительный звук труб. Эодан слышал даже звон своего металла и скрип кожи. Но вот все заглушили крики кимвров.

– Хау-хау-хау-хау-хуу! – закричал Эодан в развевающуюся гриву своего коня. – Хау-хау-хии-ии-уу!

Так мы кричали у Нореи, когда римляне впервые узнали, кто мы такие; так мы кричали в Альпах, пробираясь обнаженными в снегу и съезжая с ледников на щитах; так мы кричали, когда рубили лес, чтобы запрудить Адиджу, сломать римский мост и свернуть шею римскому орлу.