– Теперь мы одни, – с облегчением сказала Грэйс. – Ты голоден?

Тарквин помотал головой, обращаясь больше не к ней, а к поддерживающему потолок столбику за её спиной.

– А ты голодна? – спросил он.

Грэйс тоже тряхнула головой, но быстро вспомнила, что простых жестов теперь недостаточно.

– Нет, совсем нет, – сказала она вслух.

Нужно было срочно что-нибудь предпринять. Если слёзы всё-таки возьмут верх над самообладанием, это отразится и на голосе. Грэйс подошла к тазу с прохладной водой и быстро, неаккуратно умылась, забрызгав одежду.

– Грэйс?

Тарквин застыл посреди палатки, дёргая головой на каждый доносящийся снаружи звук.

– Я здесь, – Грэйс проморгалась, глубоко вздохнула и улыбнулась. Он не мог видеть этого, но ведь улыбка тоже влияла на голос. – Так, давай я тебя посмотрю. Садись на матрас.

У неё получилась вполне беспечная, деловая интонация. Такая обычно бывает у врачей, которым хочется доверять. Специально дождавшись, пока Квин нащупает ногой край матраса и самостоятельно сядет, Грэйс устроилась у него на коленях в позе наездницы.

– Наконец-то – главное событие этого вечера, – прокомментировал Тарквин.

– Так, так – Грэйс совершенствовала докторский тон, – что у нас тут?

Она взяла его лицо в ладони и, подозвав поближе фонарик, внимательно всмотрелась в глаза. Зрачок никак не реагировал на свет.

– И что у нас там? – поинтересовался Квин, стараясь не моргать.

– Мне кажется, что всё очевидно, – Грэйс легонько провела пальцем по кончикам его ресниц. – Квин, расскажи, что было в пещере?

Он устало вздохнул.

– Ничего особенного. Я сидел в лодке, смотрел на луну через дыру в потолке и ждал, когда что-нибудь произойдёт. Не знаю точно, сколько времени прошло. Потом этот яркий свет… – Тарквин запнулся и потёрся щекой о её руку, – заполнил всё вокруг, а потом погас. Луна тоже погасла. И больше не вернулась.

– Этот яркий свет тебя и ослепил! – чересчур жизнеутверждающе воскликнула Грэйс. – Радужка выглядит здоровой. В уголках есть лёгкое покраснение, но никаких серьёзных повреждений не видно. Эффект наверняка временный.

Снаружи кто-то громко рассмеялся над удачной шуткой. Весёлая музыка стихла на пару секунд, а потом кто-то достал лютню и заиграл совсем другую, мелодичную песню.

– Думаешь, это не значит, что я не прошёл испытание? Что я не достоин?

Очевидно, что Тарквину давно не давала покоя эта мысль, но спрашивать ему было страшно. Теперь вопрос вырвался наружу и завис в ожидании приговора.

– Я думаю, – уверенно повторила Грэйс, – что тебя ослепил яркий свет. Он сконцентрировался в пещере с водой, и получилось что-то вроде линзы. Это никакая не магия, а оптика, точная наука.

Тарквин закрыл глаза, и она осторожно прикоснулась губами к дрожащим векам.

– Я слушала тебя там, на холме, и я верила каждому слову. Так же, как я верю во все твои начинания. Точно знаю, что ты достоин и можешь стать одним из самых великих правителей.

Тарквин прислушался к её голосу и повертел головой, пытаясь посмотреть прямо на неё. Почти получилось.

– Только для меня ты останешься смелым рыцарем, который всегда вовремя приходит на помощь, – смущённо добавила Грэйс.

– Которому за спасение девушки полагался поцелуй, – напомнил Тарквин.

Грэйс хихикнула, смутившись ещё больше. Тогда, в домике у озера, она поблагодарила Тарквина и нескромно заявила, что теперь обязана его поцеловать. Дескать, традиция такая, незыблемое правило.

– На самом деле я приврала немного, – призналась Грэйс.

– Я догадался, – шепнул Квин, – но с удовольствием подыграл. Хорошо, что мне больше не нужен повод тебя целовать.

– Просто теперь поводом стала каждая минута, которую мы проводим вместе.

Квин улыбнулся. Неспособность видеть почему-то придала его выражению лица особенную мягкость. Он неспешно провёл руками по её спине, обрисовал плечи, прочертил линии по ключицам к затылку и запустил пальцы в волосы.

– Трудно так долго тебя не видеть. – Квин зажмурился и притворился, что по собственной воле решил не смотреть.

– Ты прав, – ответила Грэйс, – несправедливо получается. Сейчас мы это исправим.

Несколькими лёгкими движениями она потушила оба фонаря, и комната погрузилась в абсолютную темноту.

– Что ты делаешь?

Прижавшись губами к его щеке, Грэйс улыбнулась, и Квин это почувствовал.

– Теперь мы оба друг друга не видим, – ответила она, – но зато можем внимательнее слушать, чувствовать. Вот, я слышу, как ты снова улыбаешься.

На мгновение они оба замерли и попытались разложить сложную полифонию звуков на отдельные ноты. Окружающий мир теперь как будто отделяли не матерчатые стены палатки, а толстые стёкла, и лишь то, что происходило внутри, имело значение.

– Да, я тоже слышу, – хрипло прошептал Квин, он словно и голос вот-вот мог потерять. – Слышу твоё дыхание. Слышу, как шуршит ткань твоего платья… А это оно сейчас упало на пол? Теперь это мой любимый звук.

Снова этой ночью время замедлило ход, но теперь его совсем не хотелось торопить. Грэйс слышала, как звякнула пряжка на ремне, как развязалась тесьма у выреза рубашки и, когда Квин её снял, ощутила исходящий от его кожи жар. Она не только чувствовала его руки на своём теле, но улавливала колебание воздуха от их движения. А Квин, наверное, почувствовал, как пересохли её губы, и поцеловал их – горячо и стремительно, прерываясь лишь для коротких вздохов.

На некоторое время слова утратили значимость, остались тихие стоны, звуки прикосновений и летящих на пол остатков одежды. Отдавшись ощущениям, Грэйс сама потеряла ориентацию в пространстве. Мир вокруг неё быстро кувыркнулся, и она ощутила спиной шершавую обивку матраса.

– Больше ничего не слышу, – пробормотала Грэйс, – чувствую слишком сильно.

– А я как будто вижу тебя, – признался Квин, – но почему-то с мокрыми волосами.

– Когда мы купались в горячем источнике, – подсказала Грэйс. – Я ещё сказала, что, кажется, люблю тебя.

Она ничуть не удивилась ни этому внезапному осознанию, ни тому, что осмелилась озвучить его вслух.

– Почему? – спросил Квин точно так же, как тогда.

Грэйс хорошо помнила ту ночь, самую длинную и невероятную в её жизни.

– Разве для этого нужна причина, – повторила она свои слова, – просто я так чувствую.

– Я ответил, что тоже тебя люблю. Только вряд ли ты сможешь в это поверить, ведь у меня нет сердца, – Квин нашёл её руку, поцеловал ладонь и приложил к своему солнечному сплетению.

– А я прижалась ухом к твоей груди и сказала: как это, нет сердца? Да вот же оно, бьётся…

Джеку не спалось – трудно уснуть в помещении, стены которого сотрясаются от раскатистого храпа Сефриса. Это такой закон природы: ночёвка в новом месте с незнакомыми людьми обязательно предполагает соседство кого-то храпящего.

Странно, что воришка вообще спокойно спал, а не продумывал детали грандиозного побега. Он даже звал Джека с собой в тайное убежище, где ни стражники, ни бессердечные короли не достанут, где каждый заблудившийся найдёт приют и новых друзей.

Выходит, фальшивая карта, которую хозяин постоялого двора «Сосновая шишка» уничтожил в пламени свечи, указывала путь к чему-то поинтереснее банальных сокровищ. Жаль, что Джек тогда не отважился подробнее её рассмотреть.

Но то дела минувших дней, а сейчас… Почему Джек до сих пор находился в тюрьме? Когда принесли ужин, он в который раз настоятельно попросил сообщить Саймаку о его местонахождении, но послание, видимо, пока не достигло адресата.

Несмотря на позднее время, на улице было многолюдно и довольно шумно – жители Марилии праздновали Салгриан. Порой доносились развесёлые выкрики за здравие и мудрое правление короля. Неприязнь к Тарквину не мешала людям с удовольствием следовать древним традициям.

В этом мире полная луна на небе часто освещала какое-нибудь значительное событие. Если сегодняшнее считалось двенадцатым, то через неполных четыре недели наступит главное, первое полнолуние – начало нового года. Джек надеялся, что до следующего торжества он успеет выйти на поверхность и приобщиться к празднику.