– Вы платите, – пожал я плечами, – а мы делаем то, что вам угодно.
– Значит, у вас имеется все по списку?
– Почти все.
Когда рыбалки нет, я предлагаю неплохую скидку для фанатов дайвинга, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Поэтому у меня имеются и гидрокостюмы, и акваланги на любой вкус, а в машинном отделении «Танцующей» стоит воздушный компрессор для заправки баллонов.
– Вот только подъемных поплавков нет, и всех этих тросиков… – добавил я.
– Найдете?
– Без проблем!
У Мамки Эдди неплохой выбор судовых припасов, а папаша Анджело шьет паруса. За пару часов состряпает нам первоклассные поплавки.
– Тогда найдите.
– Хорошо. Когда выдвигаемся?
– Завтра утром. С нами будет еще один человек.
– Мистер Кокер уже говорил, что я беру пятьсот долларов в день, не считая расходов на дополнительное снаряжение?
Мейтерсон кивнул и поерзал – так, словно собирался встать.
– Нельзя ли небольшой аванс? – вежливо спросил я. Они замерли, а я заискивающе улыбнулся. – Зима выдалась долгая и голодная, а мне надо много чего докупить. Еще и катер заправить…
Мейтерсон достал бумажник и, отсчитывая триста фунтов пятерками, промурлыкал негромко:
– Обойдемся без вашей команды, Флетчер. Чтобы помочь с управлением, хватит нас троих.
Неожиданный поворот. Я оторопел.
– Если отправим их на берег, все равно придется выплатить полное жалованье. Так что сэкономить на фрахте не получится.
– Ты что, Флетчер, оглох? – Сидевший напротив Майк Гаттри придвинулся ближе. – Гони своих черномазых с катера.
Аккуратно свернув пачку пятифунтовых банкнот, я убрал их в нагрудный карман, застегнул клапан на пуговку и посмотрел на Гаттри. Заводной парень. Уже напрягся, ждет моей реакции, а в крапчатых глазах я впервые углядел хоть какую-то душу, и эта душа нарывалась на грубость. Гаттри знал, что задел меня за живое, надеялся, что я рискну отплатить ему той же монетой, и ждал этого, изнемогая от желания превратить меня в мокрое место. Руки он по-прежнему держал на столе, ладонями вниз, пальцы растопырены, и я подумал, что могу сломать ему мизинцы в межфаланговых суставах с той же легкостью, с какой ломают пару сырных палочек, а он и дернуться не успеет. При этой мысли я почувствовал огромное удовольствие, так как сейчас был очень зол. Друзей у меня немного, но я ими дорожу.
– Ты слышал меня, сынок? – прошипел Гаттри, и я, откопав в недрах злобы прежнюю мальчишескую улыбку, нацепил ее на физиономию под самым парадоксальным углом.
– Да, сэр, за ваши деньги, мистер Гаттри, все, что пожелаете.
Я чуть не подавился собственными словами, а он разочарованно откинулся на спинку сиденья. Как всякий мускул, он обожал свою работу. В тот момент я понял, что скоро убью его, и почерпнул в этом понимании довольно сил, чтобы удержать улыбку на лице.
Пронзительные глазки Мейтерсона рассматривали нас отстраненно и с энтомологическим интересом, как глаза ученого, исследующего пару подопытных образцов. Поняв, что страсти на время поутихли, он снова замурчал:
– Вот и хорошо, Флетчер. – Он подошел к столу. – Подготовьте снаряжение и ждите нас завтра в восемь утра.
Я проводил их, а потом сел допивать пиво. Может, дело было в похмелье, но в груди у меня закопошилось самое дурное предчувствие насчет всей этой фрахтовки, и я понял, что Чабби с Анджело и впрямь лучше остаться на берегу, поэтому вышел на палубу и сообщил им новости:
– Стыдно сказать, но у этих страхолюдин какой-то большой секрет, и они желают, чтобы вас тут не было.
Потом подцепил баллоны к компрессору на дозаправку, и мы оставили «Танцующую» у причала. Я отправился к Мамке Эдди, Анджело понес чертежи поплавков в папашину мастерскую, а Чабби от нечего делать составил ему компанию.
К четырем дня поплавки были готовы. Я заехал за ними на «фордике», отвез на катер и убрал в канатный ящик под сиденьями кокпита, а следующий час провел за разборкой-сборкой запорных клапанов и проверкой остального подводного снаряжения.
На закате я единолично отвел «Танцующую» к месту стоянки и собрался уже отправиться к берегу на ялике, как меня посетила отличная мысль. Я вернулся в каюту, отодвинул щеколды машинного люка, достал из тайника «ФН», дослал патрон в патронник и, поставив переводчик огня в режим стрельбы очередями и щелкнув предохранителем, повесил бельгийца на место.
Пока не стемнело, я вооружился стареньким неводом и побрел по лагуне к береговому рифу. В лучах заходящего солнца углядел под водой огненно-медное мельтешение, размахнулся от плеча, закинул сеть, и та громадным парашютом опустилась на стайку полосатой кефали. Затянул трос, невод сомкнулся, а когда я подтянул его, в мокрых складках мотни бились и плескались пять серебристых рыбин размером с мое предплечье.
Двух зажарил и съел на веранде хибары – на вкус они лучше, чем форель из горной речки, – после чего взял второй стаканчик виски и досидел до темноты.
Обычно в это время суток здешняя атмосфера окутывает меня одеялом покоя и благолепия, и я начинаю понимать, в чем смысл нашей земной жизни, но тем вечером все было иначе. Я гневался на чужаков, явившихся к нам с отравой собственного изготовления и готовых расплескать ее по всему острову Сент-Мэри. Пятью годами раньше я скрылся от подобной жизни, уверенный, что нашел безопасное пристанище. Но если уж посмотреть правде в глаза, из-за гневной завесы проступало приятное волнение. Нутро подсказывало мне, что впереди еще одно рискованное дело. Пока что я не знал, каковы ставки, но догадывался, что они довольно высоки, и понимал, что снова подсаживаюсь к столу, за которым ведется серьезная игра.
Опять сворачиваю на кривую дорожку – ту, что я выбрал в семнадцать лет, когда сознательно отказался от университетской стипендии, слинял из сиротского дома Стефана Первомученика в Северном Лондоне, соврал насчет возраста и записался на идущий в Антарктику плавучий китобойный завод. Там, у кромки великих льдов, растерял я последние крупицы аппетита к размеренной жизни, а когда истратил все, что нажил на китобое, поступил в батальон особого назначения, где выяснил, что насилие и причинение внезапной смерти – особый вид искусства. После чего я оттачивал свои навыки сперва в Малайе и Вьетнаме, а позже в Конго и Биафре, пока однажды в уединенной лесной деревушке, где полыхали крытые соломой хижины, вздымая в пустое медно-красное небо столбы смолистого черного дыма, а над трупами звонко роились фиолетовые мухи, мне не стало тошнее тошного, и я понял, что с меня хватит.
В Южной Атлантике я влюбился в океан, и хотел теперь осесть где-нибудь у большой воды, обзавестись катером и проводить долгие тихие вечера в праздной безмятежности.
Но чтобы все это купить, для начала нужны деньги. Очень много денег. Столько денег, что добыть их я мог, лишь призвав на помощь свои навыки.
Ну ладно, еще разок, решил я и старательно все просчитал. Мне требовался подручный, и я выбрал в помощники человека, с которым познакомился еще в Конго. Вдвоем мы явились на Белгрейв-сквер, где обчистили нумизматический отдел Британского музея[1] – стащили три тысячи редких золотых монет, легко вместившихся в средних размеров портфель: монеты римских цезарей и византийских императоров, первых американских штатов и английских королей, флорины и «двойные леопарды» Эдуарда III, нобли Генрихов и энджелы Эдуарда IV, кроны с розой Генриха VIII, пятифунтовики Георга III и Виктории… Короче, эти три тысячи монет даже по ценам вынужденной продажи тянули на два миллиона долларов, и это как минимум.
Затем я допустил первую ошибку в карьере профессионального преступника, а именно доверился другому жулику. Настигнув своего ассистента в Бейруте, где он квартировал в одной из арабских гостиниц, я, не стесняясь в выражениях, пожелал узнать, куда делся портфель с добычей, и ответом мне стала извлеченная из-под матраса девятимиллиметровая «беретта». Так уж вышло, что в последующей суете моему экс-подручному свернули шею, и очень кстати: мне не хотелось лишать его жизни, но еще сильнее не хотелось, чтобы он лишил жизни меня. Я повесил на дверную ручку табличку «Не беспокоить», а сам купил билет на следующий рейс из страны. Десятью днями позже история о том, как полиция обнаружила портфель с монетами в камере хранения на Паддингтонском вокзале, появилась на первых страницах всех британских газет.
