В процессе работы над своим проектом я прихожу в некоторое замешательство. В Египте истории христиан сливаются с историями других меньшинств, в том числе и секулярных граждан, и отделить преследование христиан от преследования кого-то еще практически невозможно. Однако то, чему подвергаются христиане, симптоматично; налицо все разновидности дискриминации, под которые может попасть фактически любой человек. Почти все христиане, с которыми мне довелось беседовать в Египте, с удовольствием убрались бы отсюда. Моя цель – не ответить на вопрос, преследуют ли христиан на самом деле или нет, а понять, почему они уезжают из этого региона; и постепенно становится ясно, что основания у покидающих Египет христиан такие же, как и у мусульман, исход которых из страны, где становится трудно дышать, столь же многочислен.
Восстание сказалось на судьбе таких людей, как Майкель Набиль Санад, 1985 г. рождения, одного из самых громких голосов революции зимы 2011 г., которая теперь уже представляется канувшей в прошлое. Многое можно понять о стране, если посмотреть на тех, до кого у правительства не доходят руки – кто тут подвергается стигматизации, если использовать популярное слово из христианского обихода.
Для Майкеля Набиля Санада здесь места не нашлось. В один из осенних пасмурных дней я встретился с ним в крошечном офисе на пятом этаже на площади Гаммельторв в центре Копенгагена, куда попал по приглашению организации Amnesty International.
Майкель Набиль – расторопный молодой человек, хорошо подкованный в вопросах, связанных со СМИ. Питая явное неуважение к властям, причем к любым, он решил стать первым блогером после того, как за «оскорбление военных» угодил за решетку президент Хосни Мубарак. 8 марта 2011 г. он написал в своем блоге, что армия, которую направили защищать демонстрантов, никогда на самом деле не была на их стороне.
– Революция уничтожила диктатора, но не диктатуру, – заявил он одним из первых, опубликовав документы и обвинения в адрес военных и служб безопасности, подтверждавшие факты нападений, стоившие жизни сотням демонстрантов.
10 апреля его приговорили к трем годам лишения свободы, а затем подвергли пыткам за курение в камере. В тюрьме он объявил голодовку, которая впоследствии привела к мировой кампании, направленной на его освобождение. В январе 2012 г. он попал под амнистию, сегодня проживает в Германии, где изучает политологию в Эрфуртском университете.
Набиль христианин или, вернее, человек «христианского происхождения».
– В Египте признаются только три религии, которые также указываются в паспорте. В моем прописано, что я христианин, хотя на самом деле я атеист. Поменять я это не могу, разве что только на ислам, – говорит он.
В Египте атеизм запрещен, за него можно угодить за решетку. В Судане, Саудовской Аравии, Пакистане, Мальдивах, Мавритании и Иране он может повлечь за собой смертную казнь. Только в мусульманских странах государство может принять меры против открытого атеизма[70].
В одном лице Набиль представляет собой сразу несколько групп меньшинств, которым арабская весна принесла в равной степени и надежды, и разочарования: христианин, атеист, блогер, демонстрант, антимилитарист, активист движения за мир, откровенный противник режима. Добавьте к этому и то, что он не разделяет распространенную ненависть к Израилю, который занимает доминирующую позицию на Ближнем Востоке.
Набиль негативно настроен против всего, что происходит в его собственной стране. У него черные волнистые волосы и прическа как у Эйнштейна, он носит цветные рубашки в бордовых тонах, из ворота коричневой зимней куртки-безрукавки выглядывает капюшон.
В его щегольской манере держаться было словно какое-то предвкушение детского праздника, и этот дух тут же заполнил все пространство вокруг дивана.
Набиль – это новый образ арабского мира, новая оппозиция, которую принесла с собой арабская весна. Я следую за ним вниз по улице Скиндергэе в ресторан на Гробрёдреторв, где у него назначена встреча. Ежась на осеннем холоде, он застегивает молнию на своем пуховике до самого подбородка. Небо затянуто серыми облаками. Здесь, в этой стране, в чужой среде, он находится против собственного желания, однако, похоже, не слишком обеспокоен тем, дадут ли ему разрешение снова вернуться в Египет.
Набиль видит себя в качестве борца-одиночки в пережившей недавнюю бурю крупной игре. Он приводит цитату бывшего канцлера Вилли Брандта о том, что «лучший способ предсказать будущее – это создать его самому». По всему видно, что этот 27-летний джентльмен уверен в своих силах:
– Представьте себе, что мы в Осло сорокового года и наблюдаем за действиями немецкого диссидента Вилли Брандта, – пишет он в одном из своих постов в блоге. – Находясь в ссылке вдали от родины, он воевал с оккупировавшей Норвегию нацистской армией. Никому не дано было предугадать, что в один прекрасный день этот человек станет лидером Западной Германии, сыграет ключевую роль в объединении Германии с Европой, а затем получит Нобелевскую Премию Мира. Разница между Вилли Брандтом, Нельсоном Манделой, Аунг Сан Суу Чжи, Мартином Лютером Кингом и нами – в том, что эти люди могли построить будущее, были способны что-то изменить»[71].
Что это – мегаломания или идеализм? В этих героях Набиль видит себя, одновременно черпая вдохновение у крестного отца египетского либерализма, одного из наиболее влиятельных египтян первой половины двадцатого века Ахмеда Луфти Эль-Сайеда. Луфти был первым ректором Египетского университета, при нем состоялся первый женский выпуск. Будучи директором национальной библиотеки Египта, он ознакомил арабов с трудами британского борца за свободу слова и права женщин Джона Стюарта Милля.
Луфти сражался с панарабизмом – идеей арабского союза. Он считал, что Египет – самостоятельная страна, независимая от других арабских государств. Этот человек Возрождения дал Египту вдохнуть воздух свободы: это было время с середины 1920-х вплоть до переворота Гамаля Абдель Насера в 1952 г. В те времена подобные Луфти люди могли занимать ключевые позиции в государстве. А сегодня его молодой почитатель шагает по мокрой от дождя копенгагенской улице, не имея возможности вернуться на родину без риска попасть за решетку. И все потому что он посмел выразить аналогичную точку зрения.
Как это ни странно, несколько ближневосточных экспертов по-дружески пытались отговорить меня от встреч с людьми, подобными Набилю. Но я беру у него интервью, потому что таких, как он, на Западе днем с огнем не найдешь, к тому же он говорит по-английски и разделяет наши взгляды. Полагаю, что таких египтян не более одного процента.
Это и неудивительно для страны, в которой 95 % населения считают, что ислам должен играть значительную роль в политике[72], но ведь иногда и один процент может оказаться правым, понимая при этом ситуацию более четко, чем большинство. Сразу по прибытии в Каир я заметил, что разговоры о поддержке Запада воспринимаются с явным сомнением. Здесь не считают, что западная пресса безусловно поддерживает Набиля и компанию[73]. Всякий раз, когда речь заходит о либеральной оппозиции в Египте, мнения расходятся. Поразительное количество народа возлагают вину за продолжение конфликта на демонстрантов с площади Тахрир, считая их недемократичными, потому что они не желают склониться перед решением большинства о создании более исламизированного общества. Нередко Братство характеризуют как прагматичное и оппозиционное[74].
Либеральные египтяне считают предательством со стороны Запада занижение стандартов требований к руководству арабскими странами по сравнению с собственными странами. Мона Элтахои, один из самых известных египетских блогеров, назвал это явление «расизмом мелких ожиданий».
