Мамы не стало примерно год назад, тогда-то я впервые и попала на то кладбище.
Возможно, оставить меня в те минуты в одиночестве даже на несколько минут – было не лучшим решением с её стороны, но винить её я не могу. Она делала всё, что было в её силах.
На самом деле, в тот момент я нуждалась в спокойствии, и она обеспечила меня им.
Такое ощущение, что я находилась где угодно, но не в нашей старой квартирке.
Я не могла думать, не понимала почему всё так обернулось, из-за чего в моей жизни не может быть счастливых концов. Именно тогда одиночество стало моим спутником, тогда я ощущала его как никогда.
Но я была безумно благодарна своей спортивной выдержке.
Никаких эмоций, полное хладнокровие. Только вот ясность ума – отсутствовала.
С того момента прошло уже десять лет. Целых десять лет.
Годы поиска себя. Годы, в которые я попыталась забыться в алкоголе, мужчинах и странных помутнениях.
Я даже вспомнила о своём давнем увлечении. О всех тех историях, которые мечтала изложить на бумаге. Но сказочные миры больше не казались сказочными, не было сил для написания чего-то хорошего.
Поэтому я обратилась в поэзию. Именно тогда я написала первое стихотворение, которому дала самое странное название.
«Семнадцатое ноль восьмое»
Я заглушаю душу алкоголем
И забываюсь в вечности в момент.
Последний вздох. На это моя воля,
Однако вечности не вижу я во век.
Она повёрнута ко мне спиною.
Я ей не нужен. Бурчит она в ответ.
Её коса опущена рекою,
А я теперь опустошён на век.
Я ожидал теплейшей встречи,
Её – мою родную мать.
И хоть костлявую, сырую,
Но заставляющую жизни вкус понять.
Она моё проклятье и наркотик,
Она – ожесточённая борьба,
Она во огонь заводит
И поднимает в небеса.
Мой горизонт, моя отвага,
Услада для моих ушей.
Она как наживая рана —
жестокая и тихая…
Поверь.
Именно так выглядело начало моего творческого пути. Что стало сюрпризом и для меня, так это лицо повествования. Я писала от мужского лица. Своеобразная отсылка. Глупая и смешная, но отягощающая и постоянно напоминающая. Но дело не в этом.
Я назначила день. Тогда это казалось неизбежным. Но сейчас я здесь, а значит – я справилась (на удивление).
Наверное, можно сказать себе спасибо за то, что до последнего сохраняла спокойствие. Оно не давало мне передумать. Однако, жизнь не стоит на месте. Что-то происходит, даже если ты этого совсем не хочешь. После того как мама сделала последний вздох, я будто выползла из кокона. Встреча на кладбище, иногда преследует меня по ночам, но она изменила меня. Он изменил меня.
– Не ожидал тебя здесь увидеть….
– Я сама не думала, что когда-то появлюсь здесь.
– Ты похудела, очень сильно.
– Я практически перестала есть. Ничего кроме гречки организм не принимает. А сейчас… – Я задержала дыхание. – Вообще не вижу смысла во всём этом.
– Тогда чем это отличается от нашего армейского детства в Академии? – Он похлопал себя по плечу, намекая, что я могу воспользоваться его дружеской помощью и поддержкой. Я не отказалась. Просто уткнулась в его серую рубашку и заплакала.
– Я знаю каково это, поверь мне, Мороз…
И теперь я с уверенностью могу сказать, что даже самое пустое существование, потихоньку начинает обретать смысл.
Но десять лет. А я до сих пор вздрагиваю при упоминании это дня. И каждый раз прогоняю его в памяти.
***
Такое ощущение, что я впала кому.
Ирина Владимировна кое-как натянула на меня спортивный костюм (прямо поверх платья) и повела по заполненным коридорам.
Здесь слишком шумно, слишком много людей. Голова сейчас просто лопнет от такого количества информации.
Я всегда доверяла Славянской, но сейчас она делает что-то совершенно ей несвойственное.
Она не кричит. Не настаивает. Она меня уводит. Узнай бы я об этом в свои десять лет, то не смогла бы сдержать смех.
Я вижу их лица. Они (также, как и я) не понимают, что происходит. Кто-то что-то спрашивает, кто-то пытается разобраться в ситуации, а Ирина Владимировна всё ещё тащит меня по коридорам через нескончаемую толпу.
Не могу оторвать взгляд от пола. Ощущение, что он и теперь навсегда останется неподвижным.
Пытаюсь освободиться от руки Славянской, но она вцепилась в меня мёртвой хваткой.
– Вещи. Коньки, – я пробую развернуться и пойти в другую сторону, но эта маленькая женщина оказывается в два раза сильнее меня. Удивительно, раньше я не замечала её силы. А возможно, просто это я сейчас слабее, чем когда-либо. – Сумка осталась в раздевалке.
– Забудь! – рявкнула Ирина Владимировна. – Русаков со всем разберётся. Пойдём.
– Но куда? Там судьи, зрители, – я замешкалась. – Там я.
Она резко остановилась и посмотрела на меня взглядом, который был наполнен тревогой и опаской.
– Что ты только что сморозила, Мороз?
– Я осталась там. Мне надо туда вернуться.
Я не оставляю попыток высвободиться из хватки старшего тренера.
– Каролина, послушай меня, она перехватила моё ослабевшее запястье. – Ты тут. Там сейчас ничего нет. Тебе нужно домой. Я прекрасно знаю, чем заканчивается такое состояние. И поверь, я не хочу, чтобы ты разбила свою голову об лёд.
И я знала, чем заканчивалось такое состояние. А точнее – я знала, что происходит после него (а может и одновременно с ним). То, чего так сильно боятся все спортсмены.
Боль.
В тот момент я ощутила первую волну. Резко и во всём теле сразу. Абсолютно каждая косточка отдалась натянутым напряжением. А все старые раны – открылись вновь.
– Со мной всё хорошо, – я натянуто улыбнулась. – Мне нужно вернуться. Продолжать, идти дальше.
– Нет никакого дальше, Каролина. – Она подошла ко мне максимально близко, а после склонила мою голову себе на грудь. – По крайней мере, не сейчас. Ты не готова. Прошу, пойдём. Я передам тебя в руки матери. Кто знает, что ты можешь с собой сотворить.
И в этот – самый неподходящий момент – у меня полились слёзы. Неконтролируемые слёзы.
Я проявила слабость на глазах у окружающих нас людей. Теперь каждый из них знал какая я жалкая. Это непростительно.
«Ирина Владимировна будет недовольна.», – подумала я.
Но Славянской было уже всё равно, она тоже плакала.
Вторая яркая болевая вспышка. И она намного сильнее предыдущей. Я столько лет не чувствовала боли, и вдруг она так резко вернулась. Что-то действительно было не так. Поясница горела, а колени вообще онемели.
Мой мозг судорожно пытался связать кусочки воедино, но каждый раз натыкался на новую болевую вспышку и моё отстранённое сознание.
Да, всё верно. Я всё ещё там. Я вижу ликующую публику, государственный флаг и плакаты, много плакатов. Нужно вернуться, иначе меня дисквалифицируют. Всё в порядке. Там на трибуне Татьяна, я нахожу её среди толпы. Этот ярко неоновый зелёный кардиган, связанный для неё моей мамой в качестве новогоднего подарка, я узнаю из тысячи. Рядом с ней все мои друзья. А точно ли все? Вот этого я не знаю, просто не помню.
– Да пропустите вы меня! – завопила Совинькова, вырывая меня из мыслей. – Я член сборной страны! Дайте пройти! Видите, что на бейдже написано?! Лина!
Я оторвала голову от груди Славянской, чтобы посмотреть в сторону Татьяны. Она не одна. За её спиной стоит Кирилл, крепко держа её за руку. Она в безопасности. Он выведет её из этого шумного места.