Я вдруг задыхаюсь от нежности, притягиваю её к себе, целую. И вот мы уже опускаемся в заросли цветов… Мокрых и липких цветов. Я пытаюсь вскочить, оттолкнуться, но упираюсь взглядом в лицо девушки. А оно вдруг начинает меняться. Как на плавящемся полиэтилене, поднесённом к огню, на лице проступают чёрные пятна. Углубляются глазницы и ноздри… Широко раскрывается рот и чернеет беззубой ямой.

Провалы становятся больше и сливаются вместе, как дыры, прожигаемые перегретым металлом проектора в киноплёнке. Они начинают синхронно вращаться, и от их рваных краёв тянутся по спирали к соседним щупальца черноты.

Всё сливается в круговороте мрака. Я чувствую под ладонями плечи Алёны, ощущаю её дыхание и пытаюсь рвануться назад, выкрутиться из объятий, но тут… Передо мной разверзается устье чёрной воронки, затягивая мою голову внутрь. Я пытаюсь заорать, только челюсти сводит от тяжести. Кости трещат под давлением. И нет ничего, кроме боли, тьмы и стука крови в висках…

***

Я очнулся в холодном поту. Предрассветная синева наполняла комнату. Всё в груди больно сжалось. Я вздрогнул, заметив рядом неподвижное тело Алёны. Но пригляделся и понял, что она просто мирно спит. Её грудь под тонким одеялом вздымается и опадает. Колышется от дыхания прядь волос, упавших на щёку.

Я замотал головой, пытаясь прогнать наваждение. Сел, опустил ноги на пол. Тут мой взгляд упал на тумбочку у изголовья кровати, и сердце ёкнуло. Я не узнал букета.

Мне показалось, что из бутылки торчат комковатые ветви, которые я видел во сне. Но через миг всё пропало. Я понял, что за ночь цветы просто раскрылись сильнее, и стебли провисли под их тяжестью, так что букет стал растрёпанным.

Сумерки отступали. За окнами прояснялось, и в комнату хлынул розоватый рассвет. Мой взгляд скользнул по бутылке, бесцельно зашарил вокруг. И что-то опять показалось. Как будто кривые стенки бутылки не блестели зелёным, а были совсем прозрачным, лишь слегка искажая лучи света, проходящего сквозь стекло, и меня форму предметов за ним. Я дёрнулся, впившись взглядом в бутылку.

Но тут за спиной зашуршало. Я уже не так испугался: понял, что это Алёна ворочается, просыпаясь. Мои мысли куда-то поплыли. Я повернулся к девушке. А когда в другой раз посмотрел на бутылку, то всё было как раньше.

Алёна лежала на мягкой подушке, глядя в потолок не совсем ещё осмысленным взглядом. Потом оживилась, моргнула. Посмотрела на меня, улыбнувшись.

– С добрым утром! – хрипловато шепнула она и потянулась ко мне.

– С добрым… – не то буркнул, не то кашлянул я, но всё же склонился и чмокнул Алёну в пересохшие губы, неизменно отдающие дымом.

***

Очередной день на раскопках прошёл почти без особенностей. Находки были скромными и вполне обычными. Разнокалиберные метательные ядра, громоздкие глиняные кувшины и бой керамической посуды потоньше. Несколько стеклянных осколков. Но они были не такими, как бутылка: шершавыми и очень мутными, покрытыми въевшейся грязью, так что даже их истинный цвет сложно было определить.

Научрук не донимал меня слишком уж пристальным вниманием, а сторож был по-обычному вялым, разморённым от жары. И домой я вернулся в отличном настроении. Мы с Алёной решили не ходить сегодня на пляж. Сгоняли в магазин, купили овощей, мяса и попробовали приготовить домашний ужин: что-то вроде жаркого с гарниром и салат из капусты с консервированным тунцом. Даже взяли ко всей этой роскоши местного розового вина.

Алёна сидела за кухонным столиком напротив меня в симпатичном домашнем халатике. А я всё никак не мог сосредоточиться на ней. Стыдно сказать, но хоть мы и покупали продукты пополам, мой запас денег уже заметно истощился. Надеяться можно было разве что на зарплату с раскопок. Но там тоже были копейки, так что радоваться не приходилось.

Девушка, конечно, заметила моё мрачное настроение и попробовала меня расшевелить. Но я вяло отвечал на вопросы, не желая объяснять всё про деньги. В конце концов она поднялась, обогнула стол и шагнула ко мне, распустила пояс халата. Её загорелые ноги оказались по бокам от моих, а обнажённая грудь – прямо напротив глаз.

Снизу-вверх я заглянул ей в лицо. И мне показалось, что кожа её стала совсем безупречной. Шея была абсолютно гладкой и нежной, а загорелые плечи как будто лучились сиянием. Ну прямо какое-то колдовство!

Я обнял Алёну и придавил её к краю стола. Ещё протянул руку, чтобы задёрнуть тюль на окне, но это было бессмысленно. И мозг совсем отключился. Потом это повторилось в спальне и в душе, так что уснули мы только после часа ночи. Соседи снизу стучали по батарее, требуя тишины, но нам было наплевать. Хорошо, что никто не вызвал милицию.

***

Перед рассветом я снова проснулся. Алёна сопела рядом, и взгляд мой метнулся к бутылке. Мне показалось… Нет, что-то явно было не так со стеклом! Да и букет стал пышнее, хотя, пожалуй, куда уж? Сколько можно распускаться цветам? Я несмело протянул руку и коснулся прохладного глянца. Ничего не произошло. Тогда я поднёс бутылку к глазам.

Странно. Стекло, недавно казавшееся абсолютно прозрачным, сейчас было таким тёмным, что я не видел стеблей цветов. Я вскочил, рванулся к окну. Глянул на просвет…

Опять ничего! То есть нет… Я видел сквозь кривые стенки бутылки размытые контуры деревьев, дома́… Но вот не было там никаких стеблей! Даже тени от них! Ни намёка!

Кровь ударила мне в виски, сердце сжалось и забилось быстрее. Я метнулся на кухню, выдернул из бутылки проклятый букет и бросил в ведро. Вроде было сопротивление стеблей, как будто их что-то держало. Застряли в кривом горлышке?

Я снова посмотрел сквозь бутылку. И стекло совсем прояснилось. Стало почти бесцветным и не искривляло предметы. Обстановку маленькой кухни было видно без искажений!

«Наверное, стебли букета давали густую тень, отражаясь в стенках горлышка, и стекло потемнело от них…»

Но тут я повернулся и глянул сквозь бутылку на комнату и… всё внутри у меня перевернулось.

Уже светало, и видно было куда лучше, чем раньше. Но комнату я не узнал. Не увидел ни кровати, ни шкафа, ни тумбочки…

Хотя нет. Я видел… но всё было какое-то… вывернутое наизнанку! Левая половина комнаты – на месте правой, но и сами эти половинки «отзеркалены»: вещи, что должны быть сверху, оказались внизу, и наоборот. Половина кровати висела в левом углу на потолке, а вторая половина – справа. Какой-то поломанный шкаф темнел между ними. Сбоку из пола торчал обрывок люстры… И по центру все эти куски сливались в невероятную кашу, во фрактальный хаос калейдоскопа: слипшиеся друг с другом осколки вдребезги разбитой реальности.

Я вздрогнул и чуть не выронил бутылку. Моё предплечье обвили нежные руки Алёны. Даже и не заметил, когда она проснулась и подошла ко мне! Сердце в груди стучало словно паровой молот. Я кое-как опустил дрожащую руку с бутылкой.

– Чего ты? – спросила девушка, пристально на меня глядя.

– Ничего, всё окей…

Я выдавил из себя улыбку, хотя онемевшие губы не слушались. Приобнял Алёну, погладил по спине, положил подбородок ей на макушку (украдкой осмотрев комнату и убедившись, что всё как обычно). Подумал, что просто мог повернуть бутылку особо кривой стороной, так что изгибы стекла покрошили изображение в фарш.

Алёна забрала артефакт у меня из рук. Ничего не спросив, поставила обратно на тумбочку. Заметила и цветы в ведре, но промолчала. Потом, после завтрака, я увидел на кухонном столике банку с этими цветами. Бутылка осталась в спальне. Одеваясь на работу, я пробовал спрятать её на полку тумбочки, но когда пришёл вечером, понял, что это бесполезно: она была опять на виду. И опять с букетом цветов. Алёна где-то успела нарвать новый, такой же сиреневый. Но на этот раз к лиловым цветам прибавилась золотистая кашка, сиявшая на фоне пурпура кусочками солнца.

Алёна не дала мне сказать и слова: сразу потащила в постель. Я пытался возражать, но она была просто неистовой. Я обалдел, и все мысли из головы снова вылетели. Спальню заполнили стоны и стук соседей по батарее.