На вид старцу не менее сотни лет, лицо маленькое, расписано паутиной морщинок, губы тонкие, плотно сжаты, но вот глаза, голубые, яркие, полны жизни, лучатся золотыми искорками, и столько в них опыта, покоя. Невольно проникнешься доверием, неописуемой благодатью к незнакомому человеку. Ростом не велик, одежда простая, длинная льняная рубаха чуть выше колен, вышитая символичными узорами на рукавах и передней верхней части, широкий пояс багровой змеей обвивает худощавую талию, штаны из грубой ткани, темно-коричневого цвета, наполовину скрыты под подолом рубахи. На ногах льняные тканевые отрезы, намотанные по кругу на ступни и икры, чтобы не натереть мозолей от лаптей, сделанных из древесной коры.

  Старец, видимо, по-своему истолковал любопытство обсмотревшего его человека, поторопился сказать:

  - Знамо, путь долог ваш был, но дела безотлагательны, посему не откажите в просьбе нынче же собрать вече. Речь поведем о главном, да и раззнакомимся шибче.

  - Твоя правда, - северянин не стал возражать, - созывайте вече. Со мной пойдут только братья, остальные будут ждать здесь до принятия окончательного решения с обеих сторон.

  Староста кивнул, развернулся, взмахом руки приказал толпе расступиться.

  - Не слишком ли поспешно решение не брать никого из дружины, Ререк?

  Высокий синеглазый красавец сзади подступил к брату, сказал так, чтобы слова коснулись лишь ушей вожака.

  - О чем ты, Трувар? - так же тихо отозвался Ререк. - Мы здесь по дружественной просьбе.

  - Уж очень ты доверчив, брат!

  Ререк весело хмыкнул, улыбка озарила мужественное лицо, развернувшись, похлопал Трувара по плечу.

  - Я знаю, что делаю! Никто кроме тебя и Сеневуса не защитит меня лучше. Так ведь, брат? - подмигнул он второму.

  - Не знаю, о чем речь шла, но я соглашусь, - лицо Сеневуса серьезное, надменное, не до шуток на чужбине, ухо востро держать, вот его сильная сторона, думается во всяком случае так.

  Трое братьев широко шагали за шустро семенившим дедушкой. Старичок не по годам бодрый, чуть ли не в припрыжку топал на пригорок, через массивные деревянные ворота, к самому центру града. Остановился, покликал мальчонку, снующего в толпе, едва заметно махнув рукой.

  - Ладко, благо, что пришел, тятя твой здесь?

  Малец кивнул, тряхнув соломенной гривой, лучистые светлые глазенки с надеждой и восхищением взирали на старца.

  - Ступай к тяте, скажи, пусть на вече нынче же явится в дом Хатибора, запомнишь?

  - Ясное дело! - голос Ладко дрожит, на месте не стоится спокойно, того гляди сорвется, помчится, впервые поручили такое важное.

  - Ступай, ступай, не мешкай!

  Ребенок подпрыгну как ужаленный, личико серьезное, слово в слово передаст, уж на него положиться можно. Рванул в толпу, выглядывая отца, весенний ветер засвистел вдогонку, будто потешаясь, взметнулся к молодой листве, взъерошил в прозрачных пальцах и вновь спустился к людям. Народ волнительно гомонит, шепчется, не до завихрившегося ветерка сейчас, на кону будущее земель Русичей.

  Трувар настороженно прислушался к народному гудению, вылавливая слова из общей массы звуков. Младший из трех братьев, он с детства был бдителен, недоверчив, ухо держал востро, во всяком случае старался. Замыкая шествие, кратко поглядывал по сторонам, яркое солнце слепило, но зоркости северянина это не помеха, не упустил из виду и нескольких старцев, отделившихся от толпы. Они гуськом шли позади. Обсмотрел коротко народ, надежда, и одновременно страх, читаются на недоверчивых лицах. Под ногами снуют куры, гуси, кудахчут, гогочут, многие в панике шарахаются в стороны. Самые храбрые голов не поднимали, на земле съестного полно, клюй себе, щипай сколько влезет, пришлось обминать, ненароком черепки не подавить бы. Прищурившись, северянин покосился на небо, гигантский ворон, кружат на одном месте, небось добычу приглядывает.

  Черная птица насторожила Трувара, не к добру, в обычае воронье стаями кружит, а этот вестник смерти словно кого на тот свет проводить пришел, да не решится на ком глаз остановить.

  Отмахнулся, ускорил шаг, от братьев отставать негоже. Поднимались в гору, и сколько путь длился, ворон продолжал мрачную церемонию, изредка сопровождая процессию хриплым натужным карканьем, но лишь младший из братьев слышал голос проводника. Что-то неприятное, тревожащее скреблось в душе, инстинкт воина бросил руку на рукоять кинжала, заткнутого за кожаный пояс, пальцы судорожно сжались, сдавили красиво выгравированное древко.

  - Вон там дом Хатибора!

  Староста поднял руку, скрюченный перст указал на отдельно воздвигнутое строение. Трувар расслабился, но совсем чуток, пригляделся. Бревенчатый сруб высится в два этажа, массивные столбы аккуратно уложены строем, дерево потемнело от времени, местами облупилось, сырость, перепады температур негативно сказались на структуре. Окон прорублено немного, крыша стелена длинными грубо отшлифованными досками. В фасадной части тес кровли, пригнетенный массивным бревном из ствола лиственницы, завершался скульптурным изображением головы коня.

  Любопытное украшение для дома. Братья притормозили, все трое задрали головы, разглядывали, даже на почтенной высоте видно - конь резной, руки мастера умело поработали над деталями, отчетливо выскоблив линии глаз, выпуклого носа, даже грива почки как настоящая. Иные невеликие постройки, мимо которых проходили северяне, также имели "восседавших" на крышах деревянных коней, но те уступали скульптуре Хатибора как размерами, так и внешним видом.

  - Что за нелепость "сажать лошадь на крышу", - хмыкнул Ререк, - чудовища, вот это я понимаю, страшно, угрожающе, сразу видно, кому поперек дороги становиться не стоит.

  - Сие не нелепость, - спокойно отозвался староста, - сие обережник, от духов злых дом бережет, много их в местах здешних, в лесу так и тем больше.

  - Злые духи, - цокнул языком старший брат, знавал таковых, человечью личину носят, а внутри сплошная гниль, от таких деревяшкой не отмахаешься.