Шувалов забавляет нас рассказом о том, как он имел свидание с Гирсом и заявил ему о желании после десятилетней тяжелой в Берлине службы покинуть тамошний пост. На что Гире с обычным лицемерием отвечал, что он намерен просить об отставке и что ходатайство Шувалова должно быть заявлено его преемнику.
В 2 часов панихида в Петропавловском соборе.
4 ноября. Пятница. В 6 часов начинается для меня дежурство у гроба. Стою до 8 часов, покуда толпы простого народа прикладываются к телу, то есть кладут поцелуй на образ, лежащий на груди. Некоторые силятся целовать лицо покойного, в чем дежурные стараются им препятствовать. Опасаясь, что прикосновением они окончательно испортят слишком поздно и потому плохо набальзамированный труп[374].
Государь принимает в три часа Лобанова весьма любезно в Аничковском дворце, где он продолжает занимать свои великокняжеские комнаты.
Разговор продолжается 20 минут и не касается политики. Государь жалуется на продолжительность и множество церковных церемоний. «Мы все исплакались, – говорит он, – и присутствуем на панихидах как истуканы».
5 ноября. Суббота. Снова дежурю. На этот раз от 2 до 4, то есть во время панихиды. Число иностранных принцев огромно. Все они два раза в день присутствуют на панихидах и вместе с царским семейством подходят поклоняться праху покойного, выражая свое почитание весьма разнообразно. Некоторые ограничиваются отдаленным поклоном, другие прикасаются ко гробу, а некоторые, как, например, принц Балийский[375](впервые в русском мундире Киевского драгунского полка[376]), крестятся и целуют образ как самые безупречные православные.
Заходит ко мне Балашев, от Курска сопровождавший тело и дежуривший в вагоне. Рассказывает, что Драгомиров, начальник Киевского военного округа, на какой-то станции встречал Государя, который увидел, что почетный караул отдает ему военные почести, когда отдание почестей принадлежит одному покойному, сказал: «Кажется, это не по уставу, пожалуйста, распорядитесь, чтобы на следующих станциях этого не было».
Надо прибавить, что Драгомиров, бывший начальник военной академии[377], почитает себя первостепенным знатоком военной службы.
Разговаривая у себя дома вечером с несколькими приятелями по поводу выраженного одним из них убеждения о глубокой преданности царю русского народа, выслушиваю такой рассказ от князя Куракина, крупного симбирского помещика. Один из мужиков, запевал в его имении, узнав о смерти Государя, сказал Куракину: «Ведь у него, верно, наследник был?» – и на утвердительный ответ продолжал: «Знамо дело, они не переведутся».
6 ноября. Воскресенье. Завтракают сидящий при принце Балийском генерал Эллис и при принцессе Балийской госпожа Монсен. Оба знатоки искусства.
Заезжаю к Победоносцеву, который на вопрос мой о том, хранит ли он письма покойного Государя, отвечает, что послал молодому императору письма его отца за первый год царствования. В числе их есть любопытные, как, например, письмо от 31 декабря. Накануне нового года Александр III пишет, что лишь глубокое религиозное чувство, им питаемое, останавливает его от самоубийства, – до того ужасно его положение[378].
Среди современных драматических событий и положений слышатся любопытные в психологическом и историческом отношении рассказы, которые я и буду заносить сюда, ручаясь за их достоверность, но не выставляя имен тех, кому я обязан их сообщением.
Граф С.Д. Шереметев говорит, что нынешний Государь – человек весьма бессердечный, неспособный к увлечению. Дети графа Шереметева с детства были товарищами по играм, препровождению времени с наследником, но никто из них не может сказать, в чем заключается его образ мыслей. Во время предсмертной болезни Государя в Ливадии однажды граф Шереметев, разговаривая с наследником, выхвалял ему прелести Ливадии и жизни там сравнительно с Петербургом и петербургской жизнью. Наследник в ответ на такую оценку сказал, что жизнь в Ливадии скучна. Из чего граф Шереметев вывел новое доказательство его бессердечности.
Молодой государь чрезвычайно нежно обходится с матерью. День начинается с того, что он приходит к ней в уборную и, показывая ей все полученные им письма, советуется относительно всего предстоящего ему в тот день.
В течение дня, в то время как он читает в изобилии присылаемые ему бумаги, его невеста сидит за чтением или рукоделием в той же или соседней комнате.
13 ноября. Воскресенье. Министр иностранных дел Гире, гораздо более похожий на разлагающийся труп, чем на живого человека, при первом докладе Государю уклончиво пролепетал что-то о своей отставке; он утверждает, будто бы Государь отвечал, что просит его не покидать, что теперь настает время пожинать то, что отец его и Гире посеяли. Так ли это?
Я забыл записать, что в среду 9-го у нас завтракали принц Балийский с сыном герцогом Йоркским и несколько англичан (Карингтон, Эллис, Кетоль). После завтрака все отправились осматривать новое здание отстраивающегося музея нашего рисовального училища, которое вследствие темноты уже в третьем часу пришлось показывать при свете факелов.
Сегодня заехал ко мне Бунге и рассказывал, что, быв у Государя, чтобы переговорить о всемилостивейшем манифесте по случаю бракосочетания, спросил его, кому ему угодно будет поручить председательствование в Сибирском комитете[379]. На это последовал ответ: «Это дело так меня интересует, что я желаю сам остаться председателем».
Чрез несколько дней после смерти Государя императрица принимала графиню Воронцову-Дашкову, жену министра двора, которая, говоря о невесте – принцессе Алисе, – сказала: «При каких тяжелых обстоятельствах она начинает свою жизнь в России». «Et moi, – воскликнула Мария Федоровна, – c’était encore bien plus penible»[380], разумея смерть своего жениха Николая Александровича[381].
Получив известие о приближении смерти императора, старая великая княгиня Александра Иосифовна с дочерью королевой Греческой[382] отправились в Ливадию и повезли с собой по желанию императрицы кронштадтского священника Иоанна[383], пользующегося в глазах суеверных репутацией чудотворца.
На пути лежало имение великого князя Дмитрия Константиновича, где он устроил примерный конный завод[384]. Его мать и сестра решили остановиться там и провести день, развлекаясь осмотром завода. Узнав о том, находившаяся в Ливадии княгиня Оболенская (Сандра) телеграфировала сопровождавшей путешественниц фрейлине Озеровой, что конец может наступить ежечасно. Великие княгини с везомым ими попом тем не менее провели день на конном заводе, но по приезде в Ливадию королева Греческая сказала княгине Оболенской: «Votre télégramme nous a bien dérangé[385]».
14 ноября. Понедельник. В 11 ½ часов приказано съезжаться в Зимний дворец по случаю бракосочетания Государя императора. Между матерью императора и братьями покойного отца его были продолжительные споры о том, каким порядком должна совершиться церемония, то есть с обычной пышностью и блеском или в более скромных размерах. Первое мнение – мнение великого князя Владимира Александровича – восторжествовало, по счастью. Свадьба русского царя не семейное, а всенародное торжество.
