Я среди родных людей. БДТ – театральный дом, и все живущие в нем – члены одной семьи, в которой вот уже многие годы молодые с ходу подхватывают и делают все, как старшие. Есть традиция в театре, которая мне очень нравится: никто не репетирует в обуви, в которой пришел с улицы. Давно заведенный порядок. Сколько я не пытался узнать, кто первый его установил – не смог. Таких традиций много в театре. Мы говорили о них, уединившись с Темуром Нодаровичем Чхеидзе – художественным руководителем. Он известный режиссер еще со времен Советского Союза, народный артист России и Грузии, лауреат Ленинской премии. Получил ее за актерскую работу в фильме «Твой сын, земля». Живет на два дома. Летом уезжает домой в Тбилиси, где у него семья, дети и внуки. В Питере работа. В БДТ он уже почти двадцать лет. В 1990 году он поставил «Коварство и любовь» Ф. Шиллера – спектакль, задуманный еще Товстоноговым и ставший первой премьерой БДТ после ухода Мастера.

Мы в кабинете, где я много раз бывал, когда был жив Лавров. В обстановке ничего не изменилось: уютно, светло, скромно, по-домашнему тепло. Я всегда поражался этой скромности: ни приемных, ни роскошных кресел и диванов. Когда-то я хотел изменить это, начав строить административный корпус театра, где была запланирована огромная приемная, кабинет с окнами на Фонтанку. Но все площади были пожертвованы в пользу театральной студии. Мы говорили, конечно, о театре.

– Нас очень поддерживают зрители, которые не теряют к нам интерес и по-прежнему ходят в БДТ, – говорил мне Темур Нодарович. – Мы активизировали нашу гастрольную деятельность по России, а также еще до нового года побываем в Риге и Таллинне. Мы ставим главный акцент на классику, но ищем и современные пьесы – без них не обойтись. Сегодня мы больше внимания обращаем на Малую камерную сцену. Дело в том, что, возможно, уже в следующем сезоне в театре начнется реконструкция, которая, как обещают, продлится полтора года, а я думаю, что дольше. И замены Большой сцены БДТ, к сожалению, в Санкт-Петербурге нет. Поэтому придется сконцентрироваться на камерных постановках. Мне очень жаль времени, которое будет потеряно в связи с ремонтом. Сегодня, когда я смотрю в зал, он на две трети заполнен молодыми лицами, им интересны наши спектакли. Я убежден, что каждый наш спектакль, он про всех нас. Каждый из нас любил, любит, будет любить. Каждый что-то терял очень дорогое в жизни. Жизнь всех нас постоянно и по разным поводам ставит перед тем или иным выбором. Классика потому и классика, что занимается вечными проблемами. Ведь проблемы «Дон Карлоса» – должен ли человек служить государству или развивать и отстаивать собственную свободную личность – это ведь наши с Вами проблемы.

Мы вспомнили, как в этом же кабинете разговаривали с Лавровым, как был мудр Кирилл Юрьевич, честен и порядочен.

В окно ударил порыв ветра, распахнув створку рамы. На улице выпал первый снег, и снежинки залетели к нам. Мы оба с удивлением смотрели на это чудо.

Белый пух, ударяясь о невидимую стену, исчезал, оставляя после себя капельки воды. Вот так и наша жизнь. 90 лет театру. Для истории 90 лет – это немного, а для людей это вся жизнь… Сколько поколений уже прошло за 90 лет, сколько вкусов сменилось. А успех или неуспех театра существует до тех пор, пока остаются живые свидетели его спектаклей.

Мы с Темуром Нодаровичем вспоминали великих звезд театра, с которыми совсем недавно спорили, смеялись, восхищались и удивлялись их игре. Евгений Лебедев, Владислав Стржельчик, Кирилл Лавров, Андрей Толубеев – они ушли. Только в памяти людей сохранятся улыбки Евгения Алексеевича и дружеские слова на одной из встреч в театре после премьеры. Когда я прочел стихи, он вдруг вскинул голову:

– Ничего, ничего, слушай, Михаил, с работы выгонят, пока я в художественном совете, приходи, возьмем на работу.

И, прижав меня к себе, расцеловал.

С Владиславом Игнатьевичем мы почти месяц работали вместе – будучи делегатами последнего съезда коммунистов Советского Союза. Я до сих пор храню его автограф в делегатской книжке.

С Кириллом Юрьевичем нас связывала двенадцатилетняя дружба, о ней я рассказывал в книжке «Времени тонкая нить. Кирилл Лавров».

А с Андреем Толубеевым мы были приятелями.

Андрея Толубеева окружали люди, в основном, театральные. А я строитель. Но наша профессия такова, что всем до нас есть дело. И нам – до всех. Благодаря этой особенности мы с Андреем и познакомились. К тому же скоро выяснилось, что взгляды на близкие нам проблемы, в общем, одни, хотя и с разного боку.

Мы строили для БДТ студийный корпус, жилой дом, ремонтировали внутренние помещения театра. Конечно, я общался, в основном, с Кириллом Лавровым, как главным распорядителем стройки, но постепенно в этом кругу уже был весь театр, включая вспомогательные службы. На какое-то время мы стали, можно сказать, одним предприятием, на котором все друг друга знают. Поэтому, когда мы с Андреем оказались на заседании то ли Общественного совета города, то ли актива, без лишних слов пожали руки, сразу перешли на «ты», как давние знакомые.

Я его, как все в театре, звал Андрей, Андрюша, он меня Константиныч.

Разница в возрасте у нас год с небольшим – он постарше. Церемонных обращений, подметил я, он не любит, я тоже. Это помогло общению.

Я давно знал, что актер он высочайшего класса. На сцене Андрей был человеком, способным сыграть любой образ. Зал при его появлении замирал в ожидании чудодейства. И он не обманывал ожиданий – завораживал игрой. Я уверен, да только ли я – он способен брать в плен любой зал. В нем словно умножилась, обогатившись мастерством, мощная природная актерская энергетика, переданная ему отцом, непревзойденным мастером сцены и киноэкрана, народным артистом СССР, Юрием Владимировичем Толубеева.

Мне посчастливилось видеть Толубеева-старшего в «Сказках старого Арбата» А. Арбузова, в «Оптимистической трагедии» В. Вишневского, в роли Санчо Панса в «Дон Кихоте». Мог ли я тогда предположить, что через три десятка лет увижу на сцене его сына, и тоже в «Оптимистической трагедии», и тоже поставленной Товстоноговым, только в другой роли – Алексея. Андрей сыграл ее точно, глубоко и пронзительно.

Театральный критик Михаил Швыдкой писал в журнале «Театр»: «Когда театральный мастер заново обращается к произведению, уже поставленному им самим однажды и снискавшему успех, это невольно порождает толки и вопросы разного уровня и достоинства. От простейшего: «Делать, что ли, больше нечего?», до значительно более сложного: «Сможет ли он вновь сказать нечто важное – не просто отличное от предшествующего, но органически связанное с глубинными течениями нынешнего исторического времени?»

В новой постановке «Оптимистической» напряженный диалог каждого с историей, трагическая попытка найти «свою правду» в мире, где правда единственна, становится, как кажется, важнее непосредственных фабульных споров и столкновений. Оттого-то столь значимой становится в спектакле судьба Алексея, каким сыграл его А. Толубеев, – его гамлетизм отзывается в поступках однополчан, в типе их отношений с миром. Определяя свое место на корабле, а затем в полку, он пытается решать сущностные вопросы бытия, стремится истинно распорядиться своей свободой, найти ее осмысленное осуществление. В этом Алексее ощутимы уроки работы театра над прозой М. Шолохова – матрос первой статьи должен был решать для себя те же вопросы, что и Григорий Мелехов, искать пути самоосуществления, совершать выбор в пользу революционного разлома страны с такой же трагической страстностью, как и шолоховский герой О. Борисова. В каждой фразе Алексея-Толубеева будет пробиваться непременное вопрошение мира, истовое стремление постичь правду во всей ее многосложности и жестокой наготе. «Правды ищу», – признается он Рябому, и поиск этой мировой правды, ради которой не страшно и жизнь отдать, станет для артиста существом роли.