Герберт Орильякский (ок. 946–1003), французский монах, учившийся в Испании, преподавал в школе при Реймсском соборе, затем стал настоятелем знаменитого монастыря в Боббио в Северной Италии и в итоге занял папский престол под именем Сильвестра II. Его интересы простирались от латинской словесности, особенно поэм Вергилия и пьес Теренция, до музыки, математики, астрономии и того, что мы сейчас назовем «технологией»: он умел пользоваться астролябией, абаком и, как считается, сконструировал орган.

Подобно Плинию, Герберт использовал ранние утренние часы для занятий. «В трудах и на досуге, – писал он о себе, – я учу тому, что знаю, и узнаю о том, чего я не знаю»[57]. Его ученость вошла в легенды. Хронист Уильям Мальмсберийский, английский монах XII столетия, писал, что Герберт настолько легко овладел дисциплинами квадривия, что казалось, будто все они гораздо ниже возможностей его ума, а в знании астрологии превзошел александрийского ученого Птолемея. Уильям также называл Герберта некромантом, ведь ни один человек, по его мнению, не мог знать столько без помощи сверхъестественных сил, и писал, что тот создал голову статуи, которая ответит на любой вопрос (средневековый эквивалент современной Алексы)[58]. Этот рассказ больше говорит о характерных для X – XI веков представлениях, нежели о самом Герберте, хотя, возможно, все это следует толковать как выражение изумления, вызванного не столько мастерским владением разными науками, сколько знанием вещей, которых тогда не знал никто, по крайней мере в Западной Европе.

Еще одним поводом для подозрений, которые Герберт вызывал у Уильяма, было то, что тот получил знания у мусульман (a Saracenis). Когда Герберт учился в Каталонии, это действительно было так. К тому времени ученые арабского, турецкого и персидского происхождения возродили гораздо больше из греческого наследия, чем было доступно западноевропейцам. Греческие тексты переводились на арабский и персидский языки напрямую либо через тексты христианских ученых, владевших сирийским языком. Некоторые из наиболее образованных людей исламского мира X – XII веков составляли комментарии ко многим трудам Аристотеля (или тем, что ему приписывались) и вполне могли вдохновляться его примером и подражать ему в широте знаний.

В арабском языке есть фраза со значением, аналогичным слову «полимат»: tafannun fi al-'ulum – ученый, чьи познания имеют «множество ветвей» (mutafannin). Однако, хотя набор дисциплин, которыми должны были овладеть арабские ученые, был похож на западный, различия все же существовали. Falsafa довольно точно переводится как «философия». В самом деле, это одно и то же слово, перешедшее из греческого в арабский, в то время как Fikh переводится как «право», а Adab более-менее соответствует греческому paideia, означающему «воспитание благородного ученого» (Adib). Интеллектуальный багаж такого образованного человека «обычно состоял из внушительного набора наук и искусств эпохи: сплетения религиозных учений, поэзии, филологии, истории и литературной критики, дополненных основательным знакомством с естественными науками, от арифметики до медицины и зоологии»[59].

Взгляды великого ученого Ибн Халдуна (о его собственных достижениях речь пойдет ниже), который писал, что хорошему секретарю «необходимо озаботиться знакомством с главными направлениями знания»[60], похожи на представления Квинтилиана об ораторе и Витрувия об архитекторе. В то время дисциплинами, наиболее отличными от западных, были толкование Корана (Tafsir), изучение текстов о словах и делах Мухаммеда (Hadith) и то, что мы бы назвали фармакологией (Saydalah). Что касается классификации знаний, то она включала в себя такие категории, как «рациональное знание» (al-'ulum al-'aqliyya) и «ученость древних» (al-'ulum al-awa'il).

Исламских ученых также называли «совершенными» (kāmil). Предполагалось, что «многогранность была качеством, к которому стремились все ученые мужи»[61]. В медресе, школах при мечетях, такая разносторонность поощрялась: ученики могли легко переходить от одного наставника (shaykh) к другому. В одном из исследований, посвященных средневековому Дамаску, утверждается, что «идеалом считалось свободное освоение разных наук у разных учителей, а не специализированное обучение отдельным предметам»[62].

Вклад отдельных полиматов, подобных тем, о которых говорилось выше, оценить очень трудно, если не невозможно. И в исламском мире, и на средневековом Западе преобладало мнение, что задача ученого состоит в передаче традиционного знания, а не чего-то нового. Хотя были и эмпирические исследования, и даже открытия, большинство научных трудов представляли собой комментарии к книгам ученых-предшественников. В любом случае в культурах рукописных книг индивидуальному авторству придается гораздо меньшее значение, нежели в обществах, где существует книгопечатание. Сочинения учеников могли ходить под именем их учителя, а переписчики зачастую с легкостью опускали или, наоборот, вставляли целые отрывки в текст, над которым работали (в некоторых трактатах встречаются проклятия в адрес писцов, искажавших текст таким образом).

Среди широко образованных ученых исламского мира есть четыре выдающиеся личности, жившие в IX – XIV веках (по западному летоисчислению): аль-Кинди, Ибн Сина (более известный под именем Авиценна), Ибн Рушд (Аверроэс) и Ибн Халдун[63].

Аль-Кинди (801–873) был родом из Басры и учился в Багдаде. Он писал о философии, математике, музыке, астрономии, медицине, оптике и различных шифрах, а также о производстве стекла, ювелирном деле, изготовлении доспехов и ароматов – областях прикладного знания, в чем был близок к китайскому ученому Су Суну, о котором шла речь выше. Один из авторов XIV века описывал аль-Кинди как «разностороннего человека», овладевшего «философией во всех ее частях»[64]. В недавнем исследовании тоже отмечается «невероятная широта интересов аль-Кинди»[65]. И совсем не удивительно, что некоторые его сочинения изучал Леонардо да Винчи.

Ибн Сина (ок. 980–1037) был родом из Бухары. Еще подростком он получил разрешение от Мансура II пользоваться огромной библиотекой эмира. Ибн Сина, прозванный Князем врачей, прославился своими работами по медицине и критическим комментарием к Аристотелю. В возрасте двадцати одного года он составил энциклопедию (Kitab al-Majmu), а затем перешел к работе еще над двумя трудами такого рода. Первый из них, «Канон врачебной науки» (Al-Qanun), был посвящен медицине. Во втором труде, «Книге исцеления» (Al-Shifa), автор предпринял попытку излечить людей от невежества, растолковывая и разъясняя логику, физику, метафизику, математику, музыку и астрономию. Ибн Сина также писал о географии и поэзии. Он изучал и одновременно критиковал алхимию. Также он занимался практической юриспруденцией и был визирем у эмира земель, которые сейчас являются частью Ирана[66].

Ибн Рушд (Аверроэс, 1126–1198), уроженец Кордовы, был врачом и судьей. Благодаря своему грандиозному начинанию – комментарию ко всем сочинениям Аристотеля – он получил прозвище Комментатор. Он также написал собственные труды по риторике, поэтике, астрономии, медицине, философии, математике и музыке[67].

После Ибн Рушда в списке исламских эрудитов возникает довольно большая лакуна – вплоть до появления Ибн Халдуна (1332–1406). Он родился в Тунисе, жил в Фесе и Гранаде, а умер в Каире. Свои труды он писал в перерывах между тремя успешными карьерами: политической (в качестве дипломата и придворного советника), юридической (в качестве судьи) и академической (в качестве преподавателя). На целых четыре года Ибн Халдун удалился в один из замков на территории современного Алжира, чтобы написать свой шедевр – труд под названием «Введение» (Muqaddima), содержащий ряд общих наблюдений и являющийся предисловием к «Книге поучительных примеров» (Kitab al-'ibar), в которой он изложил историю мусульманского мира. «Введение» ценится как вклад в социологию и политическую науку, хотя таких дисциплин во времена автора еще не существовало. Рассуждая в категориях того времени, мы можем сказать, что этот труд стал возможен благодаря обширным познаниям автора в географии, философии, теологии и медицине, а также его тонкому пониманию истории и таланту к обобщениям. Большой потерей для западного мира было то, что, в отличие от своих предшественников, Ибн Халдун был там неизвестен на протяжении долгого времени. Рукопись его главного труда была привезена в Лейден в XVII веке, но первые переводы на европейские языки появились лишь в XIX, а заслуженное признание в западном мире пришло к Ибн Халдуну только в XX столетии[68].