«Марта! – внезапно крикнул он, поворачиваясь к тяжелой портьере, которой был занавешен вход в комнату. – Одеяла!»
В ту же секунду портьера зашуршала, и в комнате появилась девчонка лет двенадцати-пятнадцати. На ней было темное платье и белый передник, и это тут же напомнило мне школьную форму из далеких восьмидесятых. Соломенные волосы были убраны назад и заплетены в тяжелую плотную косу. Давно я не видела девочек с такими косами!
Марта несла, прижимая к груди, стопку стеганых атласных одеял, она их ловко расправила и укрыла меня. Я почувствовала сквозь плед холод еще не согревшегося атласа и затряслась с новой силой.
«Грелку!» – скомандовал незнакомец.
Марта кивнула, нырнула за портьеру и с удивительной скоростью вынырнула снова, держа в руках горячую грелку. Как ей удалось так быстро выполнить его приказ, я не поняла. Или, возможно, у меня в этот момент было какое-то другое, искаженное чувство времени…
«С-спасибо», – выдавила из себя я, когда рядом с моим животом оказалась пышущая жаром булькающая грелка.
«Спасибо, – повторил мужчина, кивнув Марте, и та снова исчезла за портьерой. – Вам легче?» – медленно проговорил он своим глубоким баритоном.
«Кажется», – кивнула я, прилипнув всем телом к горячей грелке.
«Должно сейчас стать легче, – заверил меня незнакомец, подвинул к дивану кресло и сел, сложив руки. – Вам повезло. Несмотря на все то, что вам мешает, вы обладаете интуитивным навыком выживания в городе».
Я смотрела на него во все глаза. Вдруг у меня в голове, несмотря на тихо накатывавшее на меня состояние тепла и расслабленности, появилось так много вопросов, что я не знала, с какого именно начать.
«Если бы у вас не было этого навыка, – продолжил он, – вы были бы сейчас не здесь. А у Склифосовского, на операционном столе. И ваше мнение никого бы там не интересовало».
Меня передернуло. Я ненавижу больницы, тут он попал в точку.
«Или еще того хуже. Могли бы так и проваляться в сумерках на тротуаре, да еще бы вас обчистили. А может быть, и съели», – добавил он.
Я улыбнулась. Это мой родной город. И я отлично его знаю. И я знаю, что здесь происходит. Последний раз меня обокрали в 2009 году, это было в метро, на эскалаторе, причем, я ехала в таком славном улыбчивом настроении после моего дня рождения, и почему-то, как сейчас вспоминается, ощущала, что меня обкрадывают, но не верила собственным ощущениям. Уж слишком прекрасно у меня было на душе. Я ехала на любимую работу, я была полна идей и надежд. И я знала, что все будет хорошо.
Я, конечно, ошибалась. И поэтому, вспоминая сейчас тот случай, я целиком и полностью беру ответственность за ту кражу на себя саму. Я была в таком состоянии, что, как мне кажется, просто источала искушение. И если даже вор не собирался сейчас никого обкрадывать, если у него были другие дела – допустим, он ехал на эскалаторе с увлекательной книжкой в руках и не мог от нее оторваться, – его рука сама заползла в мою сумочку, которая словно бы взывала к нему: «Возьми этот прекрасный кошелек, он набит деньгами и карточками, возьми его, и спокойно иди. За тобой никто не побежит. И пропажа обнаружится не сразу, а лишь когда марево очарования, опьянившее эту наивную женщину, рассеется».
«Потеря кошелька – полбеды, – словно бы прочитав мои мысли, сказал незнакомец. – Вы хоть понимаете, что город в нынешнем виде – это очень опасное место? Вы знаете, что сейчас здесь пропадают тысячи людей в день, и никто толком ничего не знает о пропавших и о том, куда они деваются?»
«Это похоже на какую-то сводку… – снова улыбнулась я. – На какую-то передачу по телевизору. Что-то про происшествия… В общем, это не моя реальность, и мне это совершенно безразлично».
Я говорила медленно. Теперь, когда я согрелась и боль в колене почти утихла, мне хотелось спать.
«Вам безразлично только потому, что вы, сами того не подозревая, умеете здесь выживать, – возразил мне незнакомец. – Впрочем, я вас совершенно заболтал, а вам хочется спать. Вы поспите. А чтобы вам спалось хорошо, давайте перед сном с вами познакомимся. Вас зовут Светлана, не так ли?» Я кивнула. Он представился и добавил: «Но вы можете меня называть Немцем, я хозяин этой квартиры. И я вас поднял с тротуара, когда вы повредили колено. Марта уже позвонила вам домой, так что вас сегодня никто не ждет, все знают, что вы в больнице, в реанимации. Состояние у вас стабильное… Так что все волнуются… в меру…»
Он тихо говорил, а я проваливалась в сон, хотя что-то во мне сопротивлялось этому сну с каждым новым словом, с каждой фразой, произнесенной незнакомцем… В реанимации?.. Но ведь это вранье… Как они узнали телефон? А-а, наверное, нашли в моем мобильнике… Но почему они соврали?.. Почему я остаюсь здесь?.. Почему мои домашние должны волноваться? Почему у меня нет возможности с ними связаться? И этот человек говорил, что у меня не было бы выбора в больнице… А здесь у меня, что ли, есть выбор?.. Выбор…
Сон сковал меня, и я совершенно не могла ему сопротивляться. Мне казалось, что я снова куда-то падаю, что снова меня кто-то подхватывает и несет, я чувствовала, что я как будто еду по длинному тусклому коридору, увешанному темными старинными портретами, что свет здесь дрожит, а тени длинные и живые, как будто бы все освещается не электричеством, а свечами. Мне кажется, меня о чем-то спрашивают, и я что-то плавно и многословно отвечаю, как будто бы рассказывая длинные истории, но не слышу собственного голоса, он лишь остается после каждого моего ответа эхом в моих мыслях, словно бы постепенно проникая в мой мозг. Я слышу скрежет, а затем странный резкий звук, точно там, за пределами моего зрения и понимания, чьи-то сильные руки рвут длинный кусок плотного брезента. Потом мне кто-то опять задает вопросы, смысл которых я не понимаю, но отвечаю на них – так же спокойно, разумно и подробно, как раньше. Наконец, я приоткрываю глаза и вижу сквозь странную плотную дымку, как к моим губам подносят неровную склянку с круглым дном, похожую на старинную колбу. Я жадно пью из нее – нечто живое, подвижное и очень свежее: какой-то ягодный сок или что-то в таком духе, красную жидкость с голубоватым опаловым отливом. И снова – мягкая теплая темнота, и снова – поблескивание пламени где-то на кончиках влажных ресниц.
Проснулась я уже утром. Сквозь вишневые занавески едва пробивался легкий солнечный свет. Стоял май, но утро было холодным, это чувствовалось по этим прозрачным, почти серебристым, лучам. «Кремлевская» лампа не горела. В комнате было тепло, хотя отопительный сезон, несмотря на погоду, давно кончился. Я приподнялась на локте и заметила рядом с диваном электрический камин, показывавший чудесные поддельные дрова, над которыми полыхали фальшивые языки пламени. Колено почти не болело. Я откинула плед и с изумлением уставилась себе на ноги. На мне был мой длинный свитер, в котором я вчера рассекала по переулкам на самокате. А вот на ногах не было ни джинсов, ни колготок. Колено было плотно забинтовано какой-то мягкой серой тканью. Я не чувствовала, чтобы меня кто-то раздевал и вообще, что-то делал с моим коленом. Я тут же вспомнила свой странный сон, но я была уверена, что это лишь сон. И что, на самом деле, со мной ничего такого не происходило.
Я аккуратно согнула ногу и разогнула. Это была уже не боль, а легкий призрак боли. Колено явно заживало. Я решила встать. Вчера это мне не удалось, и я упала, поэтому сейчас сначала оперлась на здоровую левую ногу и обе руки. И лишь затем аккуратно распрямила правую ногу и перенесла тяжесть тела и на нее.
Стоять было легко. Чувство было такое, будто я вчера слегка ушибла колено – просто, например, задев им за угол стула или журнального столика.
Я сделала шаг. Затем еще один. Я была здорова. Я оглянулась и поискала свою одежду, но не нашла ее. В этот момент портьера в дверном проеме распахнулась, и в комнату вошла юная Марта – девушка, которая вчера меня кутала в одеяла и готовила мне горячую грелку.
