Но и лингвисты бывают разные. Энтузиасты хотят во всем себя попробовать: и преподавать, и переводить, и провинции исследовать, пасти с англичанами коров. Жадные лингвисты набирают побольше языков и невпопад переключаются с французского на итальянский. Работящие учат детей и живут довольно скромно, часто замужем и с добрым псом. Еще есть счастливчики – они ездят на стажировки, пока я утешаю себя тем, что учусь в Москве, куда тоже много кто рвется.

В общем, все счастливые лингвисты похожи друг на друга, а каждый несчастный несчастен по-своему.

Но было и горе, которое нас объединяло: домашние задания. Щедрые, которые были совсем уже не домашние, но также трамвайные, маршруточные и электричные. Их было так много, что дергался третий глаз. Иногда мы прогуливали, чтобы успеть сделать больше. На Новый год просили у Деда Мороза свободное время. И да, в него мы верили больше, чем в себя.

Долгая дорога до университета имела свои преимущества. Пока граждане изучали карту метро, переговаривались или спали, мы делали задания на сегодня, завтра и вчера. Самая долгая дорога вела в желтое кирпичное здание, похожее на лепрозорий. Там можно было вешать табличку «Обратного пути не будет, мистер Фродо!» – вот какое это было место.

Чего только университет ни делал, чтобы закалить слабый девчачий дух. Ставил нам неудобные языки и расписание, уроки физкультурных пыток в лесу. Если верить слухам, которые мы и придумали, там действительно обитали таинственные твари. А в агонии человеку нужна вера хоть во что-то.

Два пруда в лесу рядом с лепрозорием отнюдь не были украшением окрестностей, это была наша спортивная площадка. Под присмотром преподавателя, который провел последние годы, работая с заключенными в полосатом (это тоже мы придумали, но было очень похоже на правду), мы в радости и в горе укрепляли волю и что угодно еще, только не здоровье. Каждому ставились баллы, и дороже всего стоили занятия в дождь, снегопад, грозу. Очень хотелось спросить – а если я умру тут же на тропинке у пруда, поставите автоматом 5?

Однако была физкультура и в начищенном до блеска зале. Но мы предпочли бы бежать по льду у прудов, чем встретиться лишний раз с дамой, которая валяла нас по полу (возвращаясь к вопросу чистоты) и ставила эксперименты на наших хрупких лингвистических телах.

На первом курсе казалось, что мы все умрем прямо там, не дожив до конца пары, но напряжение первого года спало, и мы стали ходить куда-то, к нам вернулись хобби, прошел нервный тик. Я вспомнила, что хотела строить какую-то там успешную жизнь.

Второй год порадовал нас сполна. Ощущение себя лошадью, запряженной в плуг, стало привычным, почти приятным. В июне мы по традиции страдали от несправедливой сессии. Мне и моим соратницам достался могучий французский язык. Сдавали его хохотливой убийце юношеских надежд, от которой выходили с тройками и дрожащими руками. Как мы ни грызли гранит ее французской науки, убедить ее все равно не получалось. Она говорила: «У Вас все хорошо, но Вы все равно приходите в сентябре!» – и махала приветливо ручкой.

Я как раз делилась впечатлениями после неожиданной для меня тройки. Теперь-то я знала, что перебежавший дорогу эксгибиционист портит день хуже всякой кошки.

– Что ты, это же просто люди! – учила меня одногруппница Катя деликатно врать экзаменаторам, – смотри на них глазами, полными знаний, и они поверят!

Советы она умела давать чрезвычайно дельные. К ним еще было бы неплохо прилагать инструкцию по применению.

Я пока была не очень убедительна в вранье экзаменаторам, поэтому пыталась списывать. Из этого вышла забавная и грустная история. Был у нас один предмет, просто дивный, смесь психологии и педагогики, а преподаватель и вовсе единственный в своем роде. Никто, кроме него, не додумался бы отчитывать беременную девушку за то, что ей нужно выйти во время пары.

Этого человека я и вздумала обмануть. На экзамене он настоятельно советовал не списывать и не быть в короткой юбке. Но мы же знали, что в этой стране нельзя ничему верить. И так как перспектива очаровывать и соблазнять мне не нравилась, учить – тоже, оставался один вариант.

Вообще-то я гордилась своей репутацией списывальщицы, делала внушительные шаги на этой карьерной лестнице еще в школе. Но в тот день карьера моя закончилась раньше срока вместе с экзаменом. Товарищ преподаватель встал и попросил меня встать тоже. Дальше мы с телефоном уже выходили из аудитории выслушивать сочувствия коллег. Но они как настоящие друзья не бросили меня в беде. Пересдающих у нас было четверо.

Потом по университету ходили легенды о том, что мы все пришли на экзамен в коротких юбках. Наглая ложь! С моими ногами в юбке я себя даже в магазин не пускаю, чтобы не пугать честных граждан. Но мне нравилось, что о нас говорили, подходили и спрашивали тихим голосом, что случилось. Но в МГЛУ всегда много забот, и скоро о нас забыли. Sic transit gloria mundi.

Осенью мы ехали на пересдачу в автобусе и в скорби. Из нее нас вытащила Катя, которая тоже, к удивлению всех, не сдала.

– Может, он умер? – буднично предположила она. На пересдачу мы приехали в наилучшем расположении духа.

Гигиенично ли смывать макияж слезами зависти? Никогда не любила людей, у которых все получается. Что и какому дьяволу они продали? Я бы тоже что-нибудь продала – медаль золотую или сестру. Нет, меня вдохновляют талантливые люди, но все-таки лучше, если они не ходят с тобой в один университет. Вдохновляться на расстоянии – это можно.

«Но зачем же на расстоянии?» – подумала Вселенная. Катя, которая ничего не боялась, ходила на все пары. У всех три за контрольную по французскому, у Кати пять. Зло молчим. Ну, хотя бы жизнь у нее неинтересная, на том спасибо.

Еще Настя, как из рекламы шампуня, приходила редко, но всегда была в центре внимания. Ей и язык достался не как всем, а итальянский, единственная группа, которую дважды отправляли на стажировки в страну изучаемого языка. Языки университет раздавал хаотично, и ее везению оставалось только завидовать. Особенно тем, кому хотелось чего-то мелодичного, а приходилось скрежетать на немецком. А я просто не любила язык Мольера, потому что не понимаю ни французский менталитет, ни зачем придумывать столько букв, чтобы половину не произносить.

И как только Настю угораздило вступить в наши ряды? Она красиво смеялась, делала вид, что внимательно слушает, повторяла последние два слова твоей фразы. В нее секреты складывали как в швейцарский банк. Такое потрясающее дружелюбие, которого хватало на весь человеческий род и в существование которого я не верю.

Она много делала и везде успевала. Не любить ее было не за что, и эта ее идеальность обнажала недостатки других, указывала, что в плохих оценках виновата наша собственная неусидчивость, в неопрятном виде – отсутствие вкуса или утюга. А она еще и платья с кроссовками носить умела.

Мне вот не всегда удается прилично одеться. Каждое утро я борюсь с желанием одеться как гопник из моего двора, и потом с грустью вспоминаю, что в списке дел у меня красивая жизнь, любовь к себе, вот это все.

И все же однажды ко мне пришло признание модницы – в виде дамы в леггинсах и навеселе. Пока мы с Катей говорили за жизнь у дороги (такие судьбоносные встречи всегда случаются у дорог), женщина пьяным глазом оценивала нас с конца улицы. Когда неуверенная походка донесла ее до нас, она, ничуть не стесняясь, поглазела на нас вблизи. В руках она держала собачонку, и та пыталась ей сказать, что перегар терьерам не очень полезен. Стала хвалить и спрашивать, где и за сколько я это купила. Остается только добавить, что желание одеться как гопник я тем утром не переборола.

По мере более близкого рассмотрения успешных Насть, моя зависть к ним усиливалась. После каникул традиционно начинались рассказы о том, как нам не удалось их провести. И пока все делились впечатлениями от пары часов сна и глупых учеников, Настя рассказывала, как сходила на неделю моды, в Большой театр, съездила на выходные в Австрию. А остальные, как понимающие собаки, склоняли голову набок и внимали.