У меня с Марин уникальные отношения бесценного доверия.

© Жордан Барделла

В этот момент я думаю о двух женщинах, без которых я не был бы тем, кто я есть сегодня, о двух женщинах, которым я обязан всем, и которые мне особенно дороги. Я думаю о своей матери, и я думаю о Марин.

© Жордан Барделла (его речь после объявления результатов выборов)

Дверь кабинета была такой же массивной и неприступной, как и его бывшая хозяйка, и поддалась Марин не сразу. Внутри, к её великому облегчению, никого не было, ведь меньше всего на свете ей бы хотелось сейчас встретиться с Жорданом.

Он был её другом и верным соратником, готовым устлать пол под её ногами политическими победами… Но произошедшее прошлой ночью — то, что сорвало все стоп-краны, барьеры, запреты и табу между ними — должно было многое изменить.

На прошедшем месяц назад партийном съезде было официально объявлено об уходе Марин с поста президента и представлены два кандидата на эту должность, одним из которых являлся Жордан{?}[Вторым кандидатом был Луи Алио.]. Если бы их отношения необходимо было описать одним словом, для Марин это было бы “доверие” — безграничное, всепоглощающее, бесценное. И в своей агитационной речи Жордан произнёс именно эти, посвящённые Марин, слова. Его глаза блестели преданностью — только ли политической? — и надеждой. Он смотрел на неё взглядом, полным благодарности и… какого-то благоговейного трепета. А Марин искренне надеялась, что всё это ей только померещилось. Но нет… На объявлении результатов голосования и чествовании нового президента, которым стал Жордан{?}[Жордан победил с 85% голосов и стал новым президентом партии “Национальное объединение”.], он смотрел на неё точно так же.

Вечер после официальной части мероприятия протекал легко и неспешно, алкоголь мягко обволакивал и расслаблял. Сложно было понять, когда именно всё пошло не так…

Когда ночью Марин решила поехать в штаб-квартиру партии за необходимыми ей документами, и Жордан последовал за ней, она не возражала.

Когда он оказался слишком близко, когда невзначай положил руку ей на талию, когда уткнулся носом в её волосы, внутри Марин что-то перевернулось, отзываясь нежностью и желанием. И страхом, страхом, страхом.

Когда он поцеловал её — не по-дружески, нет — вовлёк в полноценный поцелуй, долгий и пьянящий, она ответила, тем самым предоставляя ему карт-бланш на любые действия.

Присев на диван, на тот самый, который прошлой ночью едва выдержал бурное проявление их страсти, Марин стала собирать необходимые ей документы.

Холодная голова, с которой она подходила к тому или иному вопросу, вчера, видимо, сильно перегрелась. Марин и представить себе не могла, что сложит с себя полномочия подобным образом — вместе с одеждой.

Её била мелкая дрожь, и она старалась убедить себя, что просто замёрзла, отчаянно боясь признаться самой себе, что дрожала от бесконтрольного желания к этому мужчине. Она целовала его шею, грудь, живот со страстью, за которую потом ей станет стыдно. Но тогда тяжесть его тела казалась ей самой правильной и естественной вещью на свете.

Жордан с каждым новым движением менял угол проникновения, рождая в ней новую волну ощущений. Звуки их соприкасающихся тел гулко разносились по кабинету, и, казалось, их было слышно не только во всей штаб-квартире партии, но и на улице.

Марин бесстыдно наслаждалась его умелыми ласками до тех пор, пока тело не содрогнулось в ярчайшей из всех судорог.

Наутро, когда вечерняя алкогольная лёгкость сменилась разрушительным осознанием произошедшего, Марин просто сбежала, не дождавшись пробуждения Жордана. Она отправилась домой и долго стояла под холодным душем, смывая с кожи следы чужих рук и губ.

Марин потёрла предплечья, силясь побороть внезапно появившийся озноб. Сейчас она чувствовала себя опустошённой — опустевшей, как самая оживлённая улица глубокой ночью. Жордан взрослел на её глазах, но для неё всегда — ровно до вчерашнего вечера — оставался мальчишкой. Ведь у неё дети почти одного с ним возраста, и он для неё был как сын. Поэтому произошедшее не укладывалось у Марин в голове, ведь так мучительно напоминало инцест. И тягучее чувство вины разлилось внутри, наполняя женщину до краёв.

Дверь натужно скрипнула, пропуская в кабинет ещё одного человека. Марин кожей — та буквально горела огнём — ощутила его прожигающий взгляд. И поэтому эту самую кожу ей хотелось содрать с себя заживо.

— Марин… — только и смог проговорить оторопевший Жордан и замолчал, не в силах обличить свои чувства в слова.

Его сердце всегда то учащённо билось, то замирало в присутствии этой женщины — лишь она одна могла одновременно разбить и склеить его.

— Добрый вечер, Жордан. — Внешне Марин выглядела абсолютно бесстрастно, но голос обнажил остриё волнения. Она не была морально готова к этой встрече.

Марин сознательно старалась не встречаться взглядом с Жорданом, пресекая любые его попытки заглянуть ей в глаза. А он просто смотрел на неё и продолжал хранить молчание, ведь одно неосторожно сказанное слово в считанные секунды способно было превратиться в километровую пропасть между ними.

Любить Марин давно стало для Жордана безответной привычкой — он просто переносил свои чувства к ней из одного дня в другой, долгие годы слепым котёнком бродя по закоулкам её души в поисках места для себя. И казалось бы, вчера он его нашёл…

Когда он, смотря на Марин, произносил свою речь — и на представлении кандидатов, и на объявлении результатов выборов — в его взгляде и словах было неприкрытое восхищение.

Когда Марин склонила голову в благодарном кивке, а потом улыбнулась ему — улыбнулась так ласково и нежно — у него перехватило дыхание. Он лишь сложил ладони вместе, словно благодаря Бога и её за то, что она появилась в его жизни.

Когда она взяла его за руку и поцеловала, поздравляя с победой, то разворошила тлеющие угли его чувств, которые он так тщательно сдерживал все эти годы, заставляя их разгореться с новой силой и превращая в пылающий костёр.

А потом на Марин, по мнению Жордана, оказалось слишком много одежды. А у него самого — слишком мало терпения.

Теряясь в калейдоскопе наслаждения, она что-то шептала ему на ухо, и среди этого бессвязного шёпота он со счастливой улыбкой смог разобрать своё имя.

Ощущать предоргазменную дрожь её бёдер было для него наивысшим наслаждением… Пока её язык не обожгло заветным для него стоном.

Если бы он только знал, что эта ночь будет возможна, он никогда бы не прикоснулся ни к одной женщине.

… Вот только, к своему сожалению, проснулся он в объятиях ласкового утра, а не Марин. Он наспех выпил кофе, давясь разочарованием, и приступил к делам. И весь день прокручивал в памяти воспоминания о каждой её закушенной губе, о каждом стоне, пытаясь убедить себя, что он не выдумал прошлую ночь и женщину в своих объятиях.

— Что ты делаешь здесь в такой поздний час? Что-то случилось? — в смятении поинтересовалась Марин, так и не взглянув на Жордана.

— Да, мы — ты и я — случились прошлой ночью. — Собственный голос показался Жордану постыдно-хриплым. — И мы должны это обсудить.

— Тот факт, что мы с тобой один раз переспали, не обязывает тебя заострять на этом внимание. — Слова Марин сквозили равнодушием, которое звучало в ушах Жордана громким колокольным перезвоном.

— А если бы мы переспали дважды, ты бы снизошла до разговора со мной? — спросил он, повысив голос, и Марин бросила на него гневный взгляд. Её глаза сейчас напоминали ему глубь таинственного озера, где водились самые страшные чудовища и исчезали плывущие по нему лодки.

Марин поднялась с дивана и молча направилась к двери, но Жордан повернул ключ в замке на два оборота, отрезая ей все пути к отступлению и вынуждая панически обводить взглядом кабинет. Она глубоко вздохнула и медленно выдохнула скопившееся внутри напряжение.

— Прошлая ночь была большой ошибкой! — наигранно-холодно произнесла Марин, а сердце гулко застучало, давая понять его обладательнице, что это неправда. — Я в матери тебе гожусь.