Обычно в музыкальную школу Таню водила бабушка Зина, но мама поссорилась с ней и велела ехать самой. Сесть на трамвай №15, выйти на остановке «Верхняя», а там пристать к общему потоку детей и идти с ними. Девочка так и сделала.

Школа встретила её привычной какофонией звуков, дощатым музыкальным полом и портретами бородатых композиторов вдоль узкого коридора. Таня отзевала скучную теорию музыки, написала на пятёрку диктант по сольфеджио и без запинок сыграла «Анданте» Гайдна, заслужив от Ларисы Андреевны благодарность в дневник. Теперь мама непременно её похвалит, немного полюбит, а может быть, даже обнимет!

Дорога домой всегда короче. Таня запрыгнула в трамвай и стала смотреть на пробегающие за окном дома. Дома были старые, с облупившимися барельефами по фасадам. На них плечом к плечу теснились военные с мячами в руках, играющие на скрипках сталевары, колхозницы с книгами, балерины в окружении флагов и колосьев. Всякий раз, проезжая мимо каменных картин, девочка спрашивала бабу Зину: «Почему у военных в руках мячи, а не сабли, сталевары со скрипками, а балерины со снопами?». Та только пожимала плечами и теснее прижимала внучку к просторному, тёплому боку. Мама же объясняла путаницу с предметами культурным развитием, одинаково необходимым и военным, и рабочим с колхозниками, а уж тем более интеллигенции. Что такое «интеллигенция», Таня не вполне понимала, спросить стеснялась, но смутно догадывалась, что и её походы в музыкальную школу были продиктованы маминым замыслом культурного развития. И она готова была этот замысел воплощать, и быть культурной, и играть на скрипке, и получать одни пятёрки – лишь бы только мама её любила…

Люди входили и выходили из трамвая, заскакивали в закрывающиеся двери, сползали с подножек, волоча за собою сетки с грязной, похожей на земляные комья картошкой. Подсаживали детей и старушек, выносили коляски, заталкивали под сиденья сумки и узлы. Жалостно тренькал звонок, с шипом раскрывались и закрывались двери гармошкой, громыхали на стыках рельсы.

Сумерки приглушили очертания домов и стёрли барельефы. Сталевары опустили скрипки и с недоумением рассматривали гибкие смычки, застрявшие в заскорузлых, негнущихся пальцах. Мячи выпали из рук военных и покатились в сторону решающих уравнения футболистов. Колосья и флаги опали – освобождённые балерины радостно закружились в фуэте…

– Остановка «Дворец Тельмана», следующая остановка «Сквер», – голосом диктора объявила вагоновожатая.

Таня вздрогнула и вскочила на ноги.

– Стойте, стойте! – закричала она на весь вагон. – Это моя остановка. Я забыла!

Она помчалась к выходу, куда уже вползала угрюмая вечерняя толпа. Девочка зацепилась ногой за чью-то сумку и больно ударилась коленкой о поручень. Но плакать было некогда – Таня пробиралась к двери, преодолевая сопротивление неизвестно откуда взявшихся людей.

– Подождите, не трогайте состав! Там девочка не вышла, – раздался с передней площадки бас.

Трамвай дёрнулся и застыл.

– Как тебе не стыдно, девочка, всех пассажиров задерживаешь, – прошипела ей вслед тётенька в дымчатом берете.

– С кем не бывает! – вступился другой пассажир.

– Эй, ты чё прёшь по ногам, как по паркету! – чей-то острый локоть ткнул Таню в бок.

Было тесно и жарко. Ранец с нотами колотил по мокрой спине. Лента развязалась и застревала в людской трясине, цепляясь за пуговицы и застёжки. Но вот и спасительный выход. Девочка кубарем скатилась со ступенек, двери с лязгом захлопнулись за её спиной. Трамвай медленно пополз по чёрным, маслянистым рельсам. А Таня осталась стоять, усмиряя дыхание, остужая разгорячённое борьбой лицо. Потёрла рукой ушибленное колено. Поморщилась. Но колготки целы – это хорошо. Другой рукой на лету подхватила выскользнувшую из косы ленту и запихала в карман. Рук было непривычно много. Одна из двух обычно занята.

– Скрипка! Моя скрипка! – пронзило Таню.

Её скрипка осталась в трамвае. Проспав свою остановку, продираясь к выходу, она совсем о ней забыла. И скрипка осталась под креслом, и уехала вместе с пассажирами, наверное, уже далеко. Что теперь будет? – с ужасом подумала девочка, и слёзы полились по щекам горькими ручьями. Она знала, как дорожила мама этим инструментом, купленным с рук у дяди Вити – скрипача филармонического оркестра. Как долго искала она заветную четвертушку, как охотилась за кленовым корпусом. Как перетягивали потом смычок, и дядя Витя битый час подгонял инструмент к угловатой Таниной фигуре, соразмеряя её сутулость и скрипичное совершенство. Ещё и новый футляр с фланелевым подбоем! И канифоль, и запасные струны, и бархатная подушечка, сшитая на заказ. Беда!

Девочка застыла, не зная куда идти – то ли домой, то ли прочь от дома. Если домой – то попадёт, это точно. Если прочь – то куда? Разве что к бабушке Зине? Но Таня плохо помнила её адрес, знала только, что жила бабушка в двухэтажном доме, называемом бараком, в левом подъезде со скрипучей лестницей, под которой всегда лежал на подстилке очередной бездомный кот. Но где стоял тот двухэтажный дом? Кажется, неподалёку была детская горка. Таня запомнила её потому, что на боку горки нарисован играющий на скрипке кузнечик. Но нарисован неправильно – не так держал скрипку, и смычок короток, и не натянут, как следует, и струн-то пять, а должно быть четыре. К тому же кузнечик был левшой, а Таня сомневалась, можно ли играть на скрипке левой рукой?

Вечерняя мгла сгустилась. Девочка удручённо брела в сторону сквера, позади которого толпились старые бараки. Было страшно. Но не оттого, что вокруг ночь и темень, а оттого, что не знала она, что говорить теперь маме про скрипку. Как рассказать о пропаже? Чем объяснить свою преступную забывчивость? Простит ли её мама? Улыбнётся ли, сказав безобидное: «Эх ты, Маша-растеряша»? Или будет кричать весь вечер, вспоминая папу и бабушку Зину? Как назло, и папы нет – уехал.

Между бараками было ещё темнее, чем в сквере. Единственный на весь двор фонарь освещал огромную лужу, в центре которой утонула старая шина. Чуть дальше маячили мусорные баки, остов дивана. Морщинистый тополь, стена ветхого сарая, и… – вот же она! – горка! Та самая с кузнечиком на скрипке. Таня перевела дух и улыбнулась. Нашарила глазами подъезд, оттянула тугую пружину и вошла в дом. Острый кошачий запах ударил в нос, но перебился ароматом свежих булочек с корицей, какие могла печь только бабушка Зина. Девочка поднялась по лестнице и нажала кнопку звонка. Шаркающие шаги – и дверь распахнулась.

– Таточка! – всплеснула руками бабушка, – что стряслось? Как ты меня нашла? Почему одна? – она обхватила внучку выпачканной в муке рукой и увлекла за собой в прихожую.

Таня держалась до последнего, чтобы сказать всё по-взрослому – рассудительно и спокойно, но не выдержала и расплакалась, припав к тёплой бабушкиной груди.

– Я, я, – всхлипывала она, – я скрипку в трамвае забыла!

– Скрипку? В трамвае?

– Да-а-а! – уже в голос ревела Таня.

– О, господи! – вздохнула баба Зина. – Я думала, что-то случилось, – она подняла за подбородок заплаканное лицо внучки, и Тата поняла, что бабушка на неё ничуть не сердится. – С тобою всё в порядке? Дома всё хорошо?

Девочка кивала, размазывая по щекам слёзы.

– Ну-ну, хватит реветь, – бабушка гладила девочку по растрёпанной голове тыльной стороной ладони, но мука всё равно осыпалась на воротник. – Подумаешь, скрипка!

Тане на миг показалось, что скрипка никуда и не пропадала, а стоит сейчас за нею, на полу, прямо на полосатом коврике. Девочка покосилась назад, но скрипки там не было.

– Мама-то знает, что ты здесь? – спохватилась баба Зина.

– Нет.

– Ах, незадача. Ладно, я сейчас тебя отведу, – бабушка схватила Танины ладошки в свои большие, горячие от духовки руки. – Ой, да ты совсем замёрзла. Так, сначала греться! Марш на кухню! – скомандовала она и решительно стащила с внучки куртку.