Как будто я мужчина. И ты со мной сразился и победил.

А я лежу, стараюсь дышать, и понимаю, что … это все не для меня. Мир, где ты обещаешь разговаривать. Спокойно обмениваться эмоциями, находить решение. Быть всегда мужчиной, а не только когда все хорошо. Не оскорблять. Не унижать. Где мне безопасно рядом с тобой, где я не боюсь того, что мои вещи будут разбиты и выкинуты, где перед мои носом не окажется запертая дверь нашего дома и я должна буду искать гостиницу ночью. Ты все это обещаешь, но потом в тебя вселяется оборотень, и все превращается в замкнутый круг. И молчание, где я никогда не узнаю о твоих эмоциях. И о том, что ты думаешь о нас и наших отношениях. Я больше не могу бороться с ветряными мельницами, потому что я не Дон Кихот. Я не могу тебя менять, и не хочу. И ты, похоже, не хочешь… Иногда кажется, что хочешь. Но чаще – что нет. Что тебе уютнее в мире молчания, отговорок про «некогда», «это не для меня», «это бесполезно» и молчания. Молчать легче, чем выворачивать душу наизнанку.

Прости меня за провод. Мне жаль. А вот тебя за этот провод я простить не могу. Ты мне показал, что мне надо тебя бояться. Как жить с человеком, которого любишь, но боишься, не понимаешь, который от тебя закрыт, с которым невозможно говорить и делиться…

Не знаю, как. Правда, не знаю. Поэтому ухожу, потому что внутри пусто, и я не вижу больше дороги дальше.

Аня поставила точку. Глубоко вздохнула, прочитала написанное ещё раз. Прислушалась. Внутри было тихо. Спокойно, не больно, и…пусто. Как в квартире, из которой вывезли все вещи.

Аня ещё раз вздохнула. Отправила мужу письмо везде, во все мессенджеры и соцсети, чтобы он его прочитал. Потому что в последнее время он не только не разговаривал, но и не читал её сообщений. Отправила, выключила компьютер, и пошла собирать вещи. Муж приехал, когда она вытащила в коридор последнюю сумку с вещами. Посмотрел и спросил:

– Съё…ся?

– Я уезжаю, – максимально спокойно ответила Аня. Поняла, что он не читал. Её длинное излияние души. Надоело. Она в последнее время очень часто её изливала, душу. – Устала очень.

– Не затягивай с вывозом вещей, – неприятным голосом сказал муж. – Я тебе не хранилище. Сколько тебе нужно, чтобы увезти все? Не хочу даже вспоминать, что ты здесь была.

– Хорошо, – согласилась Аня, поражаясь своему спокойствию. – За 2 недели я вывезу все.

– И не жди, что я за тобой побегу, – продолжил муж. – Я тебе не собачонка.

– Конечно, – опять согласилась Аня и посмотрела на часы: долго там ещё до этой службы переезда? Времени оставалось ещё час. И Аня вздохнула в душе тихонечко. Муж начал заводиться и ей уже хотелось уехать.

Она пошла на кухню включила чайник. Чудно. Её кухня уже не её. А его. Чужая. А чайник они вместе выбирали и радовались ему, как дети. И чашки она выбирала непременно такие, тяжёлые, большие, грубоватые. Знала, что он любит чай из больших кружек, представляла, как будет ему приносить этот чай за рабочий стол и подсовывать незаметно. Пол – интернета облазила, пока не нашла нужные. Половину этих чашек он разбил… Знал, как она их любит. И бил их перед ней. Об пол. Со всей силы. На полу оставались щербинки – раны на теле их дома. Его дома. Если думать о доме, как о своём, невозможно будет. И дыхание кончится. На оставшиеся чашки ей было больно смотреть.

Вон на конфорке варочной панели белёсые пятна – они грели уголь для кальяна. Кувшин с оббитым носом. Свалился в раковину, когда они занимались сексом на столе. И больше это все не её. К горлу подкатили непрошенные слезы. Аня поморгала и решительно сглотнула. Она решила. Если сейчас она не уйдёт, это все не закончится и будет продолжаться до бесконечности. Как один дурной повторяющийся сон.

Этот дом был первый Анин дом. Свой. До этого был дом её матери. И дом его матери. А этот – свой. До последнего гвоздя. Сделанный с нуля. Как она хотела. Он привёл её сюда как хозяйку, и она за ним ухаживала, за домом, обставляла, тащила сюда все по одной ниточке. В своё гнёздышко. Когда начались их безобразные скандалы, Аня умирала понемногу каждый раз от каждой разбитой чашки. От искорёженных и выброшенных светильников. От каждого разрушения, произведённого им в этом гнезде. Которое она теперь … старалась не ощущать как гнездо. Когда Аня год назад вдруг поняла, что дальше так жить нельзя, они с мужем много говорили. Он обещал, она обещала. Она просила держать себя в руках. Не оскорблять. Не кричать. Не унижать. Слушать и говорить. Он соглашался, два раза держался, на третий – срывался. Аня опять шла, говорила, просила… А теперь не могла больше. Просилка… иссякла. Ну сколько можно взрослому человеку говорить, если он не хочет понять? Да и зачем? Захотел бы – понял сразу. Аня отхлебнула горячий чай и опять посмотрела на часы. Ещё 15 минут. Ещё немножко.

– А быстро ты собралась, – не выдержал. Пришёл язвить. А может не язвить. Ему было больно, Аня знала. И что он её любил, знала. Просто… Он был такой. Вспыльчивый. Она долго терпела… А больше не могла. Вот эту вот черту – в гневе говорить и делать всякие страшные вещи. И… сливаться.

Аня пожала плечами. Ей не хотелось начинать разговор, который рисковал перейти в очередной скандал.

– Заранее все спланировала, да? Продумала по – тихому!

– Я ничего не планировала, – тихо сказала Аня и аккуратно отставила чашку – его чашку. Больше не её. – Я целую вечность просила тебя… себя контролировать. Достаточный срок, чтобы понять, можешь ты это делать или нет. Просила быть мужчиной, даже если зол. Ничего не поменялось. А я больше так не могу. Мне постоянно больно. Я слабая, я не хочу терпеть боль.

Телефонный звонок избавил её от дальнейших объяснений.

– Извини, – сказала Аня и попросила грузчиков подняться за сумками.

На мужа она старалась не смотреть. Боялась не выдержать и повиснуть на шее. Она его любила… сильно очень.

Он сидел за компьютером и старался не смотреть и не слушать, как женщина его жизни эту жизнь покидает. Стоит на каблучках посреди прихожей теперь уже его дома и негромко рассказывает дюжим парням в комбинезонах, куда и как грузить её вещи. Улыбается, прямо держит спину. Аня всегда вызывала в нем бурю эмоций. Её нрав и привычка спорить и доказывать свою правоту его бесила. Застилала глаза кровавой пеленой. Но жить без неё он не мог. Её смех, заливистый и искренний, оптимизм, присутствие духа, манера бурно выражать радость, гнев, возмущение – это все было как наркотик. Она заряжала его этими эмоциями, как аккумулятор, вечный двигатель. Но вот её характер! Этот характер!!!! Он же мужик, она должна его слушать! А не вот это вот, независимая спина, каменное лицо и отсутствующие глаза. И слова, слова, которые растаптывали все его доводы, превращающие его из обвинителя в обвиняемого! Он изо всех сил пытался сдержаться и не мог. Не мог, черт возьми!!! Ну вот как она не поймёт, что он её любит, и когда даже орёт, все равно любит! Почему она не может остановиться, когда её просят?!!! Его затрясло, и он схватился за телефон, чтобы не вспыхнуть прямо здесь. Телефон показал ему непрочитанные письма. И самое первое письмо – от неё. Он его везде удалил, это письмо, изо всех мессенджеров, не хотел опять читать, какой он дебил. А тут гляди ты, осталось.

Он помедлил. Ткнул пальцем – решился. Открыл. Через 15 минут, когда он прочитал письмо два раза, поразился тому, сколько боли он успел ей причинить, в квартире уже было пусто. Он не заметил, как вынесли последнюю сумку, и она ушла тоже. Ругнувшись, он бросился к окну на кухне – посмотреть, уехала или нет. Нет, машина ещё стояла, и грузчики копошились в кузове. Опрокинув на ходу стул, он метнулся к двери. В голове билась одна мысль: не отпустить. Не дать уехать, а то ему – конец. Краем глаза он отметил – ключи она оставила на полочке под зеркалом.

«Ду – рак, ду – рак», – стучала кровь в висках, пока он бежал по лестнице, преодолевая по 2 пролёта разом. Машина уже тронулась, когда он выбежал из подъезда. В окне проплыло её напряжённое лицо: она сидела рядом с водителем. Практически не думая, он выбежал на дорогу перед грузовиком. Водитель ударил по тормозам, и «Газель», как в американских фильмах, остановилась, чуть толкнув его бампером.