Подумать только, эта женщина двадцать пять лет жизни проработала на выдаче обедов в школьной столовой – и как он начинает историю о ней?

– Привет, Элайза. – Аарав Пател, десятиклассник, прогулочным шагом подходит ко мне в своей стремной кожаной куртке. – Как дела?

– Нормально.

Я пролистываю папку, нахожу его черновик, который отредактировала прошлым вечером. Аарав сделал материал о ежегодной распродаже выпечки, устроенной ученическим советом, – эта статья в любом случае была бы занудной, даже в руках более способного журналиста.

– Только нормально? А почему всего лишь нормально? – допытывается Аарав, как будто не понимает, почему слово «нормально» кажется мне адекватным ответом на его вопрос.

Я одаряю его бесстрастным взглядом.

– А у тебя как дела?

– Здорово! – Он улыбается во весь рот. – Я сегодня иду на концерт. Прямо не терпится.

– Это хорошо. Вот, держи.

Я передаю его черновик, как обычно, испещренный красными правками.

– О-о, ты что, серьезно? – обиженно надувается Аарав, забирая у меня листок. – Разве все настолько плохо?

Я пожимаю плечами. Когда дело касается выражения мыслей на письме, мастерство Аарава находится где-то на уровне третьего класса.

– Красный цвет ручки такой агрессивный, Элайза. Может, попробуешь, например, фиолетовый? Ну, знаешь, чтобы не так тыкать людей носом в их недочеты.

Он пытается сгладить эти слова быстрой извиняющейся улыбкой в своей типичной манере: наполовину язвительной, наполовину плаксивой, свойственной красивым мальчикам. Аарав еще не понял, что его шарм не действует на такую непривлекательную девушку, как я.

– Может, просто напишешь более читабельный черновик? – предлагаю я.

Следующая на очереди Оливия Нгуен. Она новичок, и, когда я возвращаю ей отредактированную статью, руки у нее трясутся. Сегодня ее ногти накрашены разными оттенками розового лака. В этом месяце Оливия пишет всего один по-настоящему крупный материал о недавних сокращениях бюджета на работу кружков, что значительно сильнее ударит по небольшим группам, которые посвящены менее популярным увлечениям учащихся.

– Ну хорошо, – говорю я как можно терпеливее, – я вижу, что на этот раз ты опросила больше людей, а не только свою подругу Сару. А вообще… – Я забираю у Оливии черновик и быстро проглядываю его. – Мы ее вырежем, ладно? Помнишь, что мы говорили насчет конфликта интересов?

– Да? – Голос застревает у Оливии в горле.

– Да, так что на этот раз намного лучше. – Я постукиваю по листку ручкой. – Вот только понимаешь, у тебя каждый абзац – цитата. Тексту нужна более четкая структура. Ты ведь автор, так что тебе нужно, по сути, рассказать нам историю.

Оливия торжественно кивает. Такое впечатление, что она меня боится, но я об этом не беспокоюсь: Джеймс говорит, что, когда он с ней беседует, она тоже вся дергается.

Последний черновик написала Натали Вайнберг, еще одна десятиклассница. Я окидываю взглядом помещение, чтобы понять, пришла она или нет, и вижу, что она направляется в угол, где сидит Лен. Это немного странно.

Тот сосредоточенно смотрит в компьютер и не замечает девушку, но Натали говорит что-то, что заставляет Лена поднять взгляд, на секунду он даже улыбается, словно обычный человек, а не штатный затворник «Горна». Натали продолжает говорить, но ее слов я не слышу. И тут Лен смеется, как будто считает ее по-настоящему остроумной. С каких это пор Натали стала остроумной?

Я отвожу взгляд. Сейчас не время размышлять о загадках вселенной.

Джеймс встает на стул у классной доски и машет руками, и этот жест одновременно клоунский и полный достоинства: так мог бы сделать какой-нибудь мировой лидер, сходя с трапа самолета.

– О римляне, горнисты и друзья! – возглашает он. – Меня своим вниманьем удостойте! [2]

Все замолкают. Мистер Пауэлл в дальней части комнаты прочищает горло и чуть наклоняет голову. Джеймс слезает со стула, но невозмутимо продолжает:

– Сегодня ежегодные выборы «Горна», на которых у вас будет возможность избрать нового главного редактора. Как вы знаете, это уникальная традиция среди ученических газет, которую установили наши предшественники из глубокого уважения к силе демократии. Цените привилегию избирать того, кто поведет вас, и голосуйте мудро. Как ваш нынешний бесстрашный лидер, я знаю, что заменить такого неподражаемого главреда, как я, будет непросто…

Здесь Тим ОʼКаллахан, редактор отдела новостей, улюлюкает, не вставая из-за парты, и по классу прокатывается волна смешков, а потом волна требовательного шиканья. Джеймс жестом призывает сотрудников к молчанию.

– Но я также знаю, что, кого бы вы ни избрали, он или она примет этот вызов и приложит к делу всю свою отвагу, убежденность и харизму. – Джеймс начинает ходить туда-сюда. – Этот человек будет усердно трудиться, чтобы быть достойным места на Стене редакторов. Проводить за работой бессонные ночи, чтобы оправдать ожидания, которые налагает на нас этот неприкосновенный символ прозрачности и ответственности.

Он берет горн со стола мистера Пауэлла, как будто хочет в него подуть, чтобы придать словам больше веса, но потом передумывает.

– Помните: обсуждения пройдут во время обеденного перерыва, в конце которого мы проголосуем, так что готовьтесь к оживленным дебатам. И не опаздывайте! – Он направляет горн на меня, потом на Лена. – Вы, ребята, естественно, из этого процесса исключаетесь. – Теперь Джеймс сводит ладони вместе. – На этой ноте пусть начнутся речи кандидатов!

Мы с Леном играем в «Камень-ножницы-бумага», чтобы решить, кто будет говорить первым. В первые три тура выходит ничья: сначала камень, потом ножницы, затем опять камень.

– Ну хватит вам, – говорит Джеймс, вставая между нами, как рефери, – мы не можем тут ждать целый день.

Я поднимаю взгляд на Лена и впервые замечаю, какой он высокий. Моя макушка доходит до ворота его рубашки, помятого и частично скрытого под толстовкой с капюшоном. «Ладно, Димартайл, – думаю я. – Давай с этим заканчивать. Что бы ты ни выкинул, только не выкидывай то же, что и я». Волнуясь, я сжимаю пальцы в кулак, и мы начинаем снова. Камень, ножницы…

На счет «три», словно услышав мою безмолвную мольбу, соперник выставляет два пальца. Перевернутый знак «мир» – ножницы. А моя рука все так же сжата в кулак. Я первая.

Лен и Джеймс отходят, я оказываюсь одна перед классом, и внезапно все смотрят на меня. Я разглаживаю свитер спереди и стараюсь забыть о стеснении.

– Ну что ж, – говорю я, прочищая горло.

Всегда так неловко начинать подобную речь, когда ты более-менее знаешь всех собравшихся. Может, надо говорить «привет», как в обычном разговоре? Или просто начать с места в карьер, как будто выступаешь на конференции TED [3]? Что покажется менее фальшивым? Я стряхиваю волнение и вызываю в памяти речь, которую репетировала.

– Я здесь, потому что хочу быть главным редактором «Горна». – Окидывая взглядом класс, я останавливаюсь на Джеймсе. Он прислонился к дальней стене. Руки его скрещены на груди, но он оттопыривает большие пальцы. – Позаимствую любимое словечко Джеймса: я думаю, я буду обалденным главредом.

Это заявление вызывает пару смешков. Все знают, что если Джеймс нацарапает «ОБАЛДЕННАЯ РАБОТА» через весь твой черновик вместо того, чтобы исчеркать правками, значит, ты наконец написал что-то стоящее. Осмелев, я иду в наступление:

– Я «горнистка» с девятого класса. Написала более тридцати статей, и шестнадцать из них попали на первую полосу. Четыре раза участвовала в конференции школьников-журналистов Южной Калифорнии и два раза занимала первое место. Сейчас, как вы знаете, я ведущий редактор, возглавляю самый крупный из наших отделов, новостной, и контролирую контент всех остальных. В общем, я, наверное, провела больше трехсот пятидесяти часов, работая для «Горна», так что если говорить об опыте, то его у меня в избытке.