Отец умолк. Я смотрел на него и видел будто бы впервые. За короткое время он успел дважды перемениться. Отец, которого я знал, не походил ни на растерянное существо, рассказывающее о рыжем котёнке, ни на дремучий кладбищенский напев.

– Отец, что случилось с моей матерью? – спросил я. Ответа не последовало. Я дотронулся до отцовской руки. Вместо человеческой плоти мои пальцы коснулись бурого листа, сухого и ломкого. Я попытался заглянуть отцу в глаза, но глаз на его голове не оказалось. В безветренном воздухе комнаты покачивалась серая, испещренная глубокими чёрными порами головка облетевшего одуванчика. Корни – я опустил взгляд, чтобы отыскать их. В том месте, где отец врастал в пол – или вырастал из него? – облезлый паркет бугрился. К каким бы покойникам – глубже, глубже и глубже – ни устремился отец, находились они, очевидно, под фундаментом дома. Или фундаментом дома, в котором я родился и провёл все эти годы, слушая наставления отца и матери, и были покойники? От этой мысли мне стало невыносимо тоскливо.

Не зная, что делать, я принялся не делать ничего. Или делать ничто. Так или иначе, с каждой сменой дня и ночи заниматься этим становилось всё труднее. Однажды трудность набрала критическую массу и окуклилась, а когда я расковырял кокон, из него подобно бабочке выпорхнула невозможность. Я понял, что и мне пора покинуть кокон неделания, а вместе с ним и родительский дом, чтобы…

Чтобы что? На этот вопрос можно ответить по-разному. Чтобы выяснить, что случилось с матерью. Чтобы узнать, как плохие парни пьют коктейли. Чтобы глотнуть свежего воздуха, в конце концов. Но единственным честным ответом была полная всепоглощающая невозможность оставаться. Оставаться самим собой – бездеятельным, с пустой головой и корнями, стремящимися все глубже, глубже и глубже – к фундаментальным покойникам.

Я вышел на крыльцо. От смятых коктейлей не осталось и следа. Должно быть, приходили плохие парни и выпили их. Стоит ли мне опасаться встреч с плохими парнями и избегать их? Ещё один вопрос, поиски ответа на который достойны того, чтобы покинуть мою скорбную обитель. Отважно и, вероятнее всего, безрассудно обнажив органы чувств, я сделал шаг с причала крыльца в струящиеся потоки окружающего мира.

Мир оказался гораздо больше, плотнее и гуще, чем я мог вообразить. Не то что бы я думал, будто родительский дом стоит посреди пустыни, но такого буйства внешнего мира я не ожидал. У меня решительно не хватало глаз, ушей, носов, ртов, пальцев и мозгов, чтобы увидеть, услышать, понюхать, попробовать на вкус, потрогать и понять его весь целиком. Мир прорисовывался кусочками, лоскутками. Пока я сосредотачивался на каком-то фрагменте, он становился объемным и фактурным. Но стоило только сместить центр внимания на другой фрагмент, как предыдущий расплывался пятном, лишённым четких очертаний.

Исследуя окружающий мир, я старался не отходить далеко от родительского дома. Держался так, чтобы он в любой момент мог вернуться в поле моего восприятия. Так было спокойнее и проще делать заключения, давать оценки и приходить к соглашению с самим собой. Например, вот дерево – какое оно? Сравнив дерево с домом, я без усилий заключил, что оно высокое, красивое и приятно пахнущее. Вот птица – маленькая, красивая и суетливая. Вот автомобиль – небольшой, уродливый и необязательный. Вот человек… ещё человек, ещё человек, ещё человек, ещё, ещё и ещё! Как же много в этом мире людей! Потрясающе и обескураживающе. Если я стану давать оценки и делать заключения касательно каждого человека, то этим всё и закончится – ни на что другое меня попросту не хватит.

Интересно, окружающему миру действительно нужны все эти люди? И если да, то для чего? Вот, к примеру, кто-то создан быть отцом, кто-то – матерью, кто-то – мной, кто-то – плохими парнями, пьющими коктейли. А как на счет всех остальных? Предположим, есть осмысленные человеческие роли, о которых я не знаю. Сколько таких ролей может существовать – десять, двадцать, тридцать? Но люди – их же тут сотни, если не тысячи!

– Эй, парень, – из омута ошарашенных размышлений меня выдернул голос, определённо человеческий. Сверившись с родительским домом, я решил, что обладатель голоса молодой мужчина, толстый и, возможно, опасный.

– Ты продаешь или покупаешь? – пристально глядя на меня мутноватыми глазками, спросил мужчина. Вопрос поставил меня в тупик. Не зная правильного ответа, я произнес первое слово, всплывшее в голове: – Клееед.

– Что? – богатое щеками лицо молодого человека изобразило гримасу гадливого удивления.

– Клееед – тот, кто ест клей, – пояснил я. – Помимо рациона, клееед примечателен тем, что из шести букв, составляющих его название, три – это буквы «е», стоящие подряд. Также три буквы «е», стоящие подряд, встречаются в таких словах, как змееед и кривошеее.

– Ааа, понятно, – рот мужчины растянулся вширь, обнажая небольшие желтоватые зубки. – Значит, употребляешь.

– Всякое бывает, – неопределенно ответил я, радуясь тому, что разговор понемногу налаживается. Подумав, что будет глупо не воспользоваться случаем, я перехватил инициативу и задал беспокоящий меня вопрос: – Кстати, вы не знаете, где неподалеку… коктейли?

– Не морщи складку, я тебе сам замиксую – лучше не захочешь, – мужчина странно моргнул одним глазом. – О цене договоримся.

– «Джин-Тоник»? – мой собеседник, очевидно, был плохим парнем, но я решил, что уточнение не будет лишним.

– Тю, так ты алкаша по слабенькому, – плохой парень разочарованно выпустил воздух через стиснутые зубки. – Беги к мамке, не то заругает.

– Вы знаете, где моя мать? – я не мог поверить в такую удачу.

– Ага, моему псу свистульку муслявит, – плохой парень трижды удовлетворённо хрюкнул.

– Вы не могли бы отвести меня к своему псу? Или, если вы сейчас заняты, хотя бы подсказать, как его найти?

– Иди на запах мамкиной шмоньки – не промахнёшься, – плохой парень снова довольно захрюкал.

– Спасибо! Вы мне очень помогли! – слово шмонька мне ни о чем не говорило, но я подумал, что продолжать заваливать человека вопросами будет невежливо. Чем бы ни была шмонька, раз она принадлежит матери, то и пахнуть должна матерью. К тому же собака со свистком – хороший ориентир. Едва ли поблизости много таких собак, да еще и пахнущих моей матерью.

– Обращайся, ебукентий, – исторгнув эти слова, плохой парень выпал из моего внимания и растворился в завихрениях окружающего мира. Я же, активно втягивая воздух через ноздри и держа глаза предельно широко открытыми, отправился на поиски его собаки и своей матери.

Собак в окружающем мире оказалось меньше чем людей, но всё равно очень много. Некоторые из них больше чем на собак походили на праздник, смех, глупость, жадность, голод, самолюбование, черную дыру, обезьяну, кота или персиковое варенье. Ни одна из встреченных мною собак не демонстрировала наличия свистульки и не пахла моей матерью. Но я не собирался сдаваться. Хотя бы потому, что сдаваться мне было абсолютно некому.

– ТЫ ЧЕГО ЭТО? МОЮ СОБАКУ НЮХАЕШЬ ЧТО ЛИ?! – пророкотал громоподобный голос. Несмотря на ошеломительную мощь, скалистую твердость и бездонную глубину, голос определённо принадлежал человеку. Я попытался оценить говорящего, метнулся взором к родительскому дому и – морозный ёршик оторванности скользнул по моему позвоночнику – не смог его отыскать. В погоне за собакой со свистулькой я так увлёкся, что совершенно заблудился и доподлинно потерялся.

– БОЛЬНОЙ ИЗВРАЩЕНЕЦ!!! – продолжал греметь голос.

– Я здоровый, – возразил я механическим образом, думая о том, что теперь потеряно всё – мать, дом и я сам.

– ЗДОРОВЫЙ ИЗВРАЩЕНЕЦ? А ТЫ СМЕШНОЙ, – голос расхохотался.

– Возможно, вы правы, – согласился я. – К сожалению, я не могу это проверить. Сейчас, когда я потерял родительский дом, мне не с чем себя сравнить. Поэтому не могу сказать, кажусь я смешным или нет. Вы, вероятно, не теряли дом, и ваша оценка должна быть близка к объективности.

– НО ТЫ ЖЕ СКАЗАЛ, ЧТО ЗДОРОВ. КАК ТЕБЕ УДАЛОСЬ ЭТО ПОНЯТЬ, ЕСЛИ ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ОЦЕНИВАТЬ СЕБЯ?