Он встал и прошелся по комнате.
— Пойми, Юрий (Королев называл Тюлина не Георгием, а Юрием. — М. Р.), в мясорубке ГУЛАГа были перемолоты и перетерты миллионы! По костям этих миллионов проложены Беломорско-Балтийский канал, северные и сибирские железные дороги, на этих костях построены… Да, реабилитация вернет тысячам и тысячам честное имя. И это важно. Но реабилитация невинного — это скорее своеобразное очищение совести общества, которое когда-то поступило жестоко и несправедливо.
— Ты против покаяния и за покарание? — не понял Тюлин.
— Нельзя рассчитывать на верховенство закона в будущем, если не вскрыты, не заявлены и всенародно не осуждены факты его чудовищного попрания в прошлом. — Королев снова прошелся по комнате. — И не в общем и целом, — глаза его сузились, губы дрожали, — не в принципе, а применительно к каждой судьбе, к каждой жизни и смерти.
— К счастью, никогда не переводились на земле милосердные люди, чья душа болела за несчастных — униженных и оскорбленных, — вставил Тюлин.
— Мне не нравится это слово — «несчастных». Речь не о жалости. Машина репрессий была умело отлажена. Она без жалости физически и нравственно калечила людей, детские души, воспитывала ненависть и презрение к тем, кто родил и взрастил их, — к отцам и матерям, попавшим в скорбный список «врагов народа». Вот что за этим.
Тюлин слушал Королева, а думал не только о нем. Сколько похожих судеб прошло через его сердце. Но все же каждая уникальна, каждая похожа и не похожа на другую, трагична и страшна по-своему. Сколько же потеряли мы все, недосчитавшись в самые важные моменты своей истории самых талантливых, самых ярких, неординарных, тех, кто умел и хотел творить, кто болел за дело и кому плохо давался принцип «Не высовывайся!». И как нужны именно сегодня, сейчас, их мужество, талант, их внутренний свет и истинная честность. Не всем довелось выжить, уцелеть. Но, не вернув этих людей — живыми или мертвыми — в нашу историю, нам не сохранить нравственности, не восстановить своего человеческого достоинства, связь времен.
— Прости, Сергей. Я понимаю, что для тебя это тяжелый и неприятный разговор…
— Неприятный? — Королев остановился напротив Тюлина. — Восстановление справедливости, и в частности ко мне, важно не только для меня самого, моей матери, семьи. Оно важно для всех, для общества в целом это, быть может, еще важнее.
Он говорил, и Тюлин видел, как убежденно блестят его глаза. Он слушал молча. Да и что он мог сказать, что возразить? Страшное было время, жестокое, процветали доносители, почти профессиональные. Некоторые старались отличиться на выявлении «шпионов» и «вредителей». И открыто вели им счет. Предавали друзей, родных, просто случайных людей… Страшное время. Как когда-то толпа кричала Пилату, указывая на Иисуса Христа: «Распни его!», так тогда, в 37-м, такая же тема требовала крови «врагов народа». Стадность приветствовалась и поощрялась. Масштабы народной трагедии росли, в стране вершилось чудовищное беззаконие, жертвой его стал и Королев.
Какое-то время они молчали, думая о своем, и тяжелое чувство боли и обиды овладевало ими, пробуждая в сознании множество вопросов, которые оставались без ответа. Чем компенсировать человеку искалеченную судьбу, разбитую жизнь, подорванное здоровье? Как живут сейчас те, кто входил в «тройки» и чья совесть не должна знать покоя? А участники «особых совещаний», охранники лагерей, тюремные надзиратели, многие другие виновники арестов и смерти людей? Какое их ждет наказание? И ждет ли?
Тюлин понимал состояние Королева. Да и у него самого сжималось сердце от невеселых мыслей о прошлом. В душе была холодная пустота и настороженность.
— Здесь легко дать волю мстительному чувству, — прервал он тягостное молчание. — Око за око, зуб за зуб…
— Нет, — возразил Королев, — я совсем о другом.
Он тяжело вздохнул и продолжал с горькой обидой в голосе:
— По сути, меня снова вынуждают христарадничать. Власти не нашли нужным даже извиниться перед нами, ограничившись официальной сухой справкой «судимость снята». Нас брали тайно, тайно освобождали, получается, и то и другое пытались скрыть…
С этими словами Королев замолчал и, опустив глаза, молчал долго. Тюлин ждал, а он посмотрел на часы и покачал головой:
— Заболтались мы с тобой, Юра, а дел нерешенных по горло. Давай лучше поговорим о ракетах…
В конце ноября 1945-го Королев и Мишин впервые встретились в Берлине. Кто мог тогда предположить, что пройдет какое-то время, и один из них станет Главным конструктором, а другой — его первым замом. Спустя годы оба они будут избраны действительными членами Академии наук. А после кончины Королева Мишин заменит его на посту Главного? Никто.
Сергею Павловичу в то время исполнилось 37 лет, Василию Павловичу — 27. Королев был наслышан об инженере, который участвовал в создании первого ракетного самолета, многое сделал в раскрытии секретов «фау». Встреча была короткой, но расставались они словно старые и добрые знакомые. Договорились свидеться в Нордхаузене, куда Королев был назначен руководителем группы «Выстрел». Мишину предстояло организовать расчетно-теоретическое бюро в Блайхерде, в институте «Рабе».
Мишин нравился Королеву. Много позже он признается: «Есть вечная истина, она повторяется в самых разных обстоятельствах: откуда-то, из необъятной неизвестности, вдруг появляется человек, отмеченный тем, что ты ищешь: талантлив, смел, честен… Он представляется, доверчиво протягивает руку, скромно говорит о своей работе, и тут происходит чудо, неизвестность перестает быть таковой. Тогда говоришь себе: «“Вот он, тот, кто тебе нужен. Он и только он”…»
Королев узнал о Мишине многое. Как тот учился взахлеб, а вечерами подрабатывал в ОКБ академии Жуковского, где в то время разрабатывался истребитель по новой схеме. На преддипломную практику направили в ОКБ В. Ф. Болховитинова. Славилось оно тем, что там разрабатывали крылатые машины оригинальных, новаторских конструкций.
Перед войной с благословения Болховитинова Исаев и Березняк начали разработку ракетного истребителя «БИ», была запущена опытная серия, но потом сроки сдачи самолета «поплыли». В августе — сентябре 41-го по просьбе С. А. Лавочкина Мишина откомандировали в соседнее КБ, где он возглавил бригаду по перевооружению истребителей «ЛАГ-3». За эту работу он получил орден Красной Звезды.
Война, работа на заводе в Билимбе, первые летные испытания «БИ-1», гибель Бахчиванджи, спецкомандировка в Дембицы — местечко под Варшавой, где располагался учебно-испытательный полигон немецких «Фау-2»… Первая группа специалистов к месту назначения не прибыла: самолет потерпел катастрофу в районе Киева. Мишин был включен в эту группу, но перед самым вылетом его заменили Бровковым. Судьба? Как знать.
При очередной встрече Королев предложил Мишину перейти к нему. Тот отказался, сославшись на то, что в Москве у него семья и интересная работа, которую надо закончить. Вскоре «упрямый Эс-Пэ» предпринял вторую попытку, теперь уже с нажимом. Они долго говорили о проблемах ракетостроения, сходясь в оценках работ Вернера фон Брауна, да и в своем видении того, что должно было стать лучше и надежнее «фау». Решив для себя, что именно Мишин ему нужен, Королев, наверное, отмерил не семь, а все семьдесят семь раз: ведь недавний зэк вознамерился работать в сверхсекретной области с сыном «врага народа» — отец Мишина тогда сидел.
— За что? — после долгих раздумий спросил Королев.
— За то, что слушал анекдоты, но не донес.
— Кем он был? — насторожился Королев и, услышав: «Слесарем на торфоразработках», перевел разговор на другую тему.
В Германии Мишин сначала занялся, как говорили, «железками», однако несколько ящиков с обломками узлов и деталей «фау» мало что дали для полного представления о гитлеровском секретном оружии. Тогда он занялся «теоретическими вопросами ракетной техники и автоматически управляемой высотной ракетой на базе двигательной установки самолета «БИ», одновременно читал спецкурс в «Жуковке». Вскоре в Наркомат авиационной промышленности был представлен отчет с предложением создать на базе «Фау-2» собственную ракету большей дальности. В ответ на документе появилась резолюция А. И. Шахурина и П. В. Дементьева: «Вне компетенции Наркомата».
