Путь на север был закрыт льдами Пришлось возвращаться назад, чтобы успеть пройти через Маточкин Шар до того, как его скуют льды».

В первых числах сентября, вернувшись на зимовье и погрузив остававшихся там людей, Пахтусов взял курс на Архангельск. Начальник экспедиции уже был тяжело болен «грудной лихорадкой», как тогда говорили. В тесной каморке-каютке, мерцая, качалась лампада под образом святого Николы.

Когда подпоручику становилось лучше, доставал он из-под подушки писанный маслом портрет своей избранницы, что был подарен ему перед расставанием. Скоро, скоро уже их встреча, осталось совсем немного!

На берег Пахтусова сводили уже под руки… Еще вчера полный новых планов, мечтавший на будущий год вновь идти штурмовать новоземельские берега, он как-то сразу утратил интерес к жизни. Отчет об экспедиции так и остался недописанным, а коллекции минералов и каменного угля не разобранными.

Изнуренный лишениями двойного 900-суточного похода и преданный любимым человеком, подпоручик корпуса флотских штурманов Петр Пахтусов умер 7 ноября 1835 года Проводить в последний путь героя полярных морей вышел весь Архангельск. Положили его в землю на соломбальском кладбище, где исстари хоронили мореходов. На каменном надгробии высечены изображение парусного корабля и слова «Новая Земля, Берег Пахтусова, Карское море». А чуть ниже сделана надпись: «Корпуса флотских штурманов подпоручик и кавалер Петр Кузьмич Пахтусов умерв 1835 году седьмого дня, отроду 36 лет, от понесенных в походах трудов и д… о…»

Историк Г. Захаров так пишет о возможной тайне букв на могильном камне Пахтусова «Известно, что после смерти Петра Кузьмича осталось его семейство — жена, сын и две дочери. К слову, в конце 80-х годов XIX века они еще были живы. Сын Николай, подпоручик в отставке, доживал свой век в Петергофе, где имел дом. Дочь Александра, вдова губернского секретаря Погорелова, жила в Кронштадте, а вторая дочь — Клавдия — в Петербурге. Обе дочери проживали в бедности, получая за отца годовую пенсию в 33 рубля и пособие от Морского министерства в 150 рублей. Загадочные буквы «д» и «о», по объяснению большинства исследователей, могут означать… «домашние огорчения». Петра Кузьмича Пахтусова, который уже больным человеком вернулся с Новой Земли, «добило» семейное обстоятельство. Перед отъездом в экспедицию он вручил жене конверт с деньгами, которые были накоплены им с огромным трудом. При этом Петр Кузьмич якобы настоятельно просил жену не вскрывать конверта до его возвращения или же получения известия о его гибели. Однако супруга Пахтусова по своей ветрености в отсутствие мужа растратила все деньги… Есть и те, кто считают, что Пахтусова сгубило известие о неверности жены. Однако и в этом случае можно сказать — «от домашних огорчений». В пользу этой версии говорит и обстоятельство, подмеченное современниками, хорошо знавшими Петра Кузьмича. Всем им он был известен не только своим трудолюбием, смелостью, решительностью, даже горячностью, но и веселым нравом и любезностью… А сразу же после возвращения из экспедиции Пахтусов резко изменился характером и сделался до крайности раздражительным. Что же повлекло скоропостижную смерть сравнительно молодого человека или что именно приблизило ее, мы, верно, никогда не узнаем».

Каким же запомнился современникам наш герой, каким он остался в их памяти? Сохранились воспоминания одного из современников Пахтусова. Он пишет: «…Былрешителен, смел и иногда горяч, но всегда соединял это с благоразумием. По настойчивости же и твердой решимости характера его… можно сравнивать с Куком… Пахтусов вообще был человеком необыкновенной доброты и всеми любимый; смолоду отличался веселостью и даже любезностью в своем кругу… И, что особенно странно при его уме, он слепо верил снам. Но кто же без слабостей или странностей?»

Спустя девять лет в Петербурге были изданы «Дневные записки» Пахтусова, посвященные его второй экспедиции. В 1886 году в Кронштадте, на родине полярного штурмана, у здания бывшего Штурманского училища, где учился в 1816–1820 годах Пахтусов, ему был открыт памятник. Деньги на него собрали по подписке штурмана со всех уголков России. На постаменте серого гранита, гордо вскинув голову, стоит Петр Кузьмич Пахтусов. На плечи небрежно накинута шинель, в руке — свернутая карта Новой Земли. Внизу на бронзовых барельефах слова: «Польза», «Отвага», «Труд» — девиз всей его короткой, но славной жизни! Перед памятником мужественному мореплавателю и исследователю прошел парад войск Кронштадтского гарнизона. Это, наверное, был первый в истории России парад войск в честь скромного штурмана в чине поручика.

Тогда же в одной из газет появились строчки: «Память и честь подобным деятелям более почтенна и плодотворна, чем даже великим воителям и государственным мужам».

Ах, как он любил море! Море, над которым переливались сполохи полярных сияний, где трещал под напором волн вековой лед, где за пургой и штормами ждало его еще столько неоткрытых земель!

Бывая в Кронштадте, я всегда захожу в городской Летний сад. Там под сенью вековых деревьев как-то по-особому ощущаешь дух кронштадтской старины, истории всего нашего флота. В глубине сада находятся два скромных памятника Первый из них — мичману линейного корабля «Азов» Домашенко, пожертвовавшему во время Наваринской кампании собой во имя спасения простого матроса.

…В 1827 году в Средиземное море из Кронштадта была направлена эскадра Балтийского флота под началом контр-адмирала Л. П. Гейдена Цель плавания была непростая, но благородная — оказать помощь Греции в борьбе с турецкими карателями. В составе эскадры находился и 74-пушечный линейный корабль «Азов» под командой капитана 1-го ранга М. П. Лазарева. Команда и офицеры на корабле были подобраны командиром на славу! Что значат для нас имена будущих героев обороны Севастополя в 1854–1855 годах лейтенанта П. С. Нахимова, мичмана В. А. Корнилова, гардемарина В. И. Истомина, героя будущей обороны Петропавловска-на-Камчатке в 1854 году мичмана В. С. Завойко! Был среди офицеров корабля и участник недавнего кругосветного плавания лейтенант А. А. Домашенко.

Плавание проходило не в простых условиях. Если Бискайский залив встретил эскадру штормами и шквалами, то за Гибралтарской скалой на мореплавателей обрушилась небывалая жара. И хотя палубы беспрерывно поливали забортной водой, смола из пазов все равно текла ручьями.

— А какой у нас в Устюге мороз, аж ухи заворачивает! — мечтательно вздыхал в тени паруса какой-то молоденький матросик. — Не то что тутошняя жарища, будь она неладна!

— А ты без толку не лайся, — одергивали его ветераны средиземноморских кампаний. — Это еще цветочки, а вот как с пустынь египетских дунет их сиротка, вот тогда уж точно ад будет!

«Сироткой» ветераны кампаний средиземноморских именовали знойный африканский сирокко, а вот насчет ада говорили правду сущую, ибо от «сиротки» добра ждать не приходилось!

Вскоре среди молодых матросов пополз слух, что от пекла и солнца можно почернеть до полного африканского обличил.

— Куды ж я ефиепом али арапом чернорожим к Матрене своей возвернуся! — не на шутку пугались они. — Меня ж не то что девка, мать родная не признает!

— Не журись, сердешные, — утешали их старики, в усы промеж себя посмеиваясь. — Мы вот уж третью гулянку сюды делаем, а арапами так и не сделались! Чернота тутошняя враз сходит.

— Слава-те, хосподи, — крестились матросики обрадовано. — А то напугали добрых людей до конца жизни!

И снова дневниковые записи одного из участников плавания: «До 5-го сентября тихие и противные ветры и штили держали эскадру почти все на одном месте на высоте острова Сардинии. 5-го в полдень получили легкий попутный ветер, но 6-го опять штилевали, а 7-го перед рассветом задул попутный ровный ветер и к вечеру сильно засвежел, так что всю ночь мы держали по 11-ти узлов».

Порывистый и сильный зюйд-вест буквально рвал паруса. Суда сильно качало. Со шканцев флагманского «Азова» было хорошо видно, как они то по самые мачты зарывались в волне, то, наоборот, ею же подхваченные, взлетали ввысь на пенных гребнях. Эскадра держала курс на Палермо.