Магнитик включается, деталька прилипает, магнитик отключается, деталька падает. Механизм подачи деталек простенький, но все мы гордо зовём это простенькое устройство робот Петя.

Наши инженеры говорят, что за ними, за таким Петями, будущее, за роботами.

Но когда эти времена наступят?

В общем, работы хватает, что нам конструктора -электрики нарисуют, то и монтируем на плату.

И паяем, паяем, паяем.

Все вручную.

Как я уже отмечал, это руки у нас работают, схемы принципиальные и монтажные глазки рассматривают, а головы свободны.

Поэтому, молча, мы не работаем. Всегда у нас какие-то разговоры, коллективные дискуссии, обмен мнениями, шуточки.

То инженера зайдут, новости заводские пообсуждать, покурить, с молодёжью пообщаться, то начальство зайдёт, просто так посидеть, проверить, как мы тут работаем. Чем дышим.

Чем мы дышим-то, понятно. Так ведь они ещё не просто так заходят, а покурить им надо обязательно, отдохнуть от своих кульманов. С молодёжью пообщаться.

Тут вот Владик на днях заглянул. Анекдот про Брежнева рассказал.

Приезжает Брежнев к Картеру с официальным визитом. Картер водит Брежнева по Белому Дому, показывает ему разные достопримечательности и в конце заводит в небольшой кабинет. В этом кабинете на стене приделана небольшая панелька, а на ней две кнопочки – белая и черная. Картер говорит Брежневу:

– Вот, посмотрите, Леонид Ильич: у меня есть две кнопочки. Если я нажму на белую, то на СССР упадёт атомная бомба, а если я нажму на черную, то на СССР упадёт водородная бомба…

Сказал и смотрит, какое впечатление его слова произведут. Брежнев подумал и говорит:

– Вы знаете, мистер президент, во время войны у меня в Польше была одна знакомая пани. У неё в доме было два унитаза – один голубой, а другой розовый… Но, когда в Варшаву вошли советские танки, она обо*ралась прямо на лестнице!

Все уржались.

Придумает же народ. Вовка, наш комсорг, тоже усмеялся и, вытирая слезы, сказал:

–Вы мужики осторожнее, раньше за политические анекдоты два года давали.

–Ты, что Вовка, – подначиваю я его, – цифры – то переставь, семьдесят третий год на дворе, а не тридцать седьмой.

Смеёмся.

Владик, рассказав ещё парочку анекдотов, взялся за выполнение своих общественных обязанностей. Он у нас за спортивно-массовую работу отвечает в профсоюзах. Записывает на лыжные соревнования заводские закрытие зимнего сезона. Вот и сейчас уговаривает всех.

Все отказываются.

–Записывайтесь, записывайтесь, – ворчит Вовка, – а то в «Комсомольском прожекторе» пропечатаем.

Снова все смеются. Женька – спортсмен, он записался.

Остальных и «Комсомольский прожектор» не запугал.

Непуганые времена пошли.

Хорошие.

Вообще-то руки работают, а голова свободна. Вот мы и спорим на разные темы. В общем, шум и гам целый день.

А мне это нравится.

Пришёл Санька:

– Ну что Вовка, пойдёшь на дежурство сегодня?

– Не знаю, – мнётся тот

Сегодня у них в милиции секретное задание. Надо ходить по улицам высматривать пацанов, какие-то парни сбежали из детского дома. И если увидишь, то сразу доложить.

Вот об этом-то и «доложить» мы и заспорили.

– Нет, – говорит Славка, – это не для меня. Пацаны решили на свободе побыть, отдохнуть от своей подростковой тюрьмы. Там же настоящая тюрьма в детском доме-то. Знаешь их как там строго держат. А я их возвращать буду? Нет закладывать и доносить не буду. Это не по мне. Пусть парни погуляют на свободе. Жрать захотят, все равно вернутся.

Вовка тоже как-то в сторону сразу:

–Нет, ребята, я лучше на танцы пойду.

Сашка нас давай уговаривать, что мол парни это не шпиками вас приглашают поработать и не доносительством заниматься, а помочь, не хватает людей в милиции.

Женька вроде согласился. Ну это его дело. А если потом там с ним в милиции побеседуют, и он потом что-то и о нас будет там все рассказывать.

Нравственно ли это, про друзей своих доносить. Морально ли это?

Сашка пошёл. Я взглянул на его сутулую спину и представил себе, как интересно будет, если ему незаметно на неё повесить табличку с восклицательным знаком. «Шпик».

А вот на дежурство в комсомольский оперативный отряд на танцы в клуб "Труд" я записался.

Охранять порядок, это совсем другое дело.

Пошёл покурить. Стою один. Затягиваюсь, смотрю в зеркало, думаю.

Вот коснулись политики сегодня. А для нас это обычная тема. Люди молодые, думающие. Почему бы о жизни не поразмышлять, о проблемах своих производственных. О плановом хозяйстве нашем. О производительности труда в социалистическом обществе, стимулах отсутствующих, когда все наше и в то же время все не наше, а ничье.

Лес вот пропадает, гниёт, а веточку нельзя колхозникам, что в деревне рядом с лесом живут, взять нельзя, сразу штраф. Вот какие порядки.

Почему такие-то? Почему для людей нельзя порядки установить, а не для бумажек ненужных.

И о чем только за день не переговоришь. О вчерашних соревнованиях по лыжам. О ресторанных после волейбола похождениях. «Съели 80 анекдотов и 22 бутылки пива».

С Женькой пообсуждали роман Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

Дали недавно мне почитать роман Александра Солженицына, писателя, запрещённого у нас в Союзе. Это журнал "Роман-газета" номер один за 1963 год. Так, давайте разберёмся. Во-первых, опубликовал его официальный советский литературный журнал. Значит, не предатель автор?

Во-первых, если вы, утверждаете, что Солженицын подонок, предатель и клеветник, то дайте нам, читателям, нам гражданам, нам, думающим людям, самим разобраться в этом. Если кто-то не прав, покажите его неправоту. Опубликуйте его. И все увидят, что он не прав. Опубликуйте и покажите, какой это подонок и мразь антисоветская и клеветническая!

Но ведь не публикуете его книги! А вместо этого запрещаете. Значит, боитесь. Значит, правду матку мужик режет и пишет абсолютную правду о том, что пережил сам, о том, что было с нами, о том, что было со страной.

Правду пишет, значит. А от правды, никуда от неё не уйдёшь.

А если его замалчивают, запрещают, боятся, значит он прав. Когда-то власти высылали и Герцена, а сегодня памятники ставят.

Так кто же он, Александр Солженицын? К сожалению, я не знаю. Надо почитать его, его книги. А их нет.

Неужели один человек так страшен для идеологических устоев целого государства? Если это так, то, на чем же тогда стоят эти устои, если сокрушить их может один человек?

Похоже, нам, народу, не доверяют, от нас скрывают, не верят нам. Конечно, ведь мы масса, челядь, и где уж нам понять, где белое, где черное.

Чего же боится партия? Разве она не значит, что в дистиллированной и дисциплинированной атмосфере раскисают мозги?

В случае с Солженицыным она увильнула и сбежала от честного диалога. Значит, партия не доверяет народу? Но почему? Почему от нас скрывают правду? Разве мы, народ, такой тупой, что не сможем оценить сочинения Солженицына сами?

На том и порешили. Что надо ещё что-то у этого писателя поискать. Может, в самиздате где-то ходит? Но у нас на заводе таких людей, кто бы читал самиздат, нет. Не Москва это.

Юрий Павлович пришёл, пожаловался на здоровье, и медицинские темы обсудили. Анатолий Максимович, начальник наш, зашёл посидел, покурил.

Весь день по приёмнику поёт Дин Рид. Когда мы слушаем песни, мы, как правило, не разговариваем.

А песню эту Дин Рида я уже где-то слышал. Ага. Вспомнил. Это было недавно. До армии. Точно. Семидесятый год.

Вспомнил Юркину соседку Маринку, ее глаза, и Юркины слова, мы на заводской практике сидели в лаборатории напротив: «Один человек в тебя влюбился».

–Маринка? – спрашиваю.

Молчит.

А я припоминаю. Мы как-то зашли к Юркиному соседу, но его не было дома. А дома была сестра. Она дала нам кипу журналов почитать, интересных с картинками. Сестра мне сразу понравилась, и я о чем-то долго и весело с ней болтал. Она много смеялась.