Выбираться под открытое небо снова не очень хотелось, но в горле нещадно першило, а крыс показательно расстелился по полу клетки слабой тряпочкой. Маленький манипулятор, и зачем я его вообще оставила?

Выбравшись в небольшой, общий для всех офицеров зал, который, судя по тарелкам на столе, служил им и столовой, я заметила Мариоту, которая сидела на стуле, ловко балансируя на двух его ножках, с запрокинутой к потолку головой. Её волосы покачивались в такт движениям корабля и в слабом свете походили на песчаные дюны в вечерней тени. Она прикрыла глаза, из её губ вырвались слова незнакомого мне языка. Пока что лекарка меня не замечала.

Я ещё немного постояла, разглядывая её. Красивая – гораздо более эффектная, чем я, вернее, чем Эстер с её маленькой фигурой, тонкими чертами лица и бледными губами. Жаль, я не по девочкам.

Украдкой вздохнув, я попыталась проскочить мимо Мариоты как можно тише, но не рассчитала движения и вписалась в другой стул – ещё не до конца привыкла к палубе, "морские ноги" не появились, как говорили старые моряки.

Ножки стула Мариоты с грохотом опустились на палубу, она открыла глаза и уставилась на меня не то с удивлением, не то с досадой.

– Опять без дела шатаешься, – проворчала лекарка, впрочем, как-то беззлобно, и откинулась на деревянную спинку.

– Да ты тоже не особенно занята, как я погляжу, – не растерялась я, и только когда слова уже сорвались с языка, поняла, что наверное стоило промолчать.

Мариота удивлённо вскинула брови. Несколько мгновений мы молчали. Я пыталась придумать, как бы смягчить ситуацию, да и она как будто не находила слов.

– Да вы, леди Эстер, после бури будто заново родились, – наконец, пробормотала она, прикладывая большой палец к подбородку. – Ругаетесь, брыкаетесь…

Сердце дрогнуло. А что, если Мариота догадается? Она очевидно недолюбливает меня, и наверняка расскажет обо всём капитану. Надо быть осторожнее. Но пытаться изобразить скромность уже поздно, особенно после того, что я сказала Фредерику Мариетту час назад.

Переход с "ты" на "вы" я абсолютно не понимала. Может, Эстер знала правила этой игры, но я – не она. И меня такие заигрывания уже порядком раздражают. Но мне удалось скрыть нервозность.

– Меня из волн вытащили, а балласт скромности на дно ушёл, – привычно отшутилась я, при этом внимательно наблюдая за реакцией лекарки.

Она улыбнулась, но тут же поспешила скрыть веселье.

– А как же твоё "за что вы меня не любите, я не сделала ничего плохого"? – Мариота закривлялась, видимо, изображая слова беспомощной Эстер.

Вот черт! Эта аристократка была совсем соплей, оказывается. Она и в самом деле такое сказала? Или Мариота проверяет меня и мою память? По спине пробежала лёгкая дрожь, но уклончивый ответ быстро созрел в голове.

– Неуместно шутить изволите, – сказала я, поворачиваясь к морячке спиной. – Воля ваша. Внушить к себе любовь насильно не в моей власти.

Кажется, игру с переходом от панибратского к официальному тону и обратно я все-таки уловила, потому что на этот раз Мариота не удивилась: лишь молча наблюдала за тем, как я направилась на палубу. Её спокойное и задумчивое лицо я видела в отражении мутного стекла, непрактично украшавшего дверь.

Палуба всё так же гудела, и от количества рыбоподобных моряков, от блеска из чешуи и резких голосов я почувствовала себя будто застрявшей в тягучем болоте. Запах стоял соответствующий. Поэтому я поспешила пробежать вдоль борта и нырнула в дверь, которая, по моим расчётам, должна вести в обитель жуткого кока.

Оказавшись в полумраке, я не сразу смогла разглядеть ступени, ведущие вниз, так что три шага по ним делала почти на ощупь. Но когда глаза наконец привыкли к темноте, огляделась. Страшного рыболюда я не нашла, хотя его запах пропитал всё вокруг – особенно солёный и рыбный, он витал над большим котлом, он шёл откуда-то сверху, и подняв глаза, я заметила на потолке ряды подвешенных на верёвках сушёных рыбешек.

Завороженная своеобразием этого места, я двинулась вдоль стен, заваленных мешками со специями и солью, подошла к шкафу, в котором позвякивали тарелки и чашки. Даже древесина здесь пахла рыбой, на столе лежали ещё влажные водоросли – длинные, тёмно-зелёные, они пахли йодом и железом. Напомнили по виду морскую капусту, но я ведь не знаю, насколько местная фауна отличается от Земной. А судя по морякам и монстру, отличается, да ещё как!

Осмотревшись, я остановилась возле стола в нерешительности. С одной стороны, вряд ли кок заметит пропажу парочки рыбешек. С другой – крыса ведь надо постоянно кормить, а каждый раз пробираться сюда тайком я не хочу.

Пока я размышляла, рассматривая царапины от ножа на потемневший древесине столешницы, дверь да моей спиной распахнулась. Послышались шлепки, будто кто-то шёл по полу в мокрых ластах. В следующий миг по камбузу растекся тяжёлый запах солёных волн и тины.

Я вздрогнула и обернулась. И конечно же, увидела кока. Он неспешно шагал ко мне, его ноги-ласты оставляли на полу крупные влажные следы. Правой рукой он придерживал массивную сетку с рыбой, перекинутую через плечо, а в левой нёс охапку каких-то темно-оранжевых цветов. Их мокрые лепестки поникли, с них стекали мутно-желтые капли.

Кок смерил меня равнодушным взглядом, обошёл и шлепнул свой улов на стол. Я покосилась на бочки, составленные у дальней стены аккуратными рядами, и осознала, что в них – тоже рыба. Повсюду, мать её, рыба, и питаться мне ею до скончания веков.

– Чего хотела, красавица? – то-ли прорычал, то ли пробулькал рыболюд, и я снова посмотрела на него.

– Воды… попить, – заикаясь, выпалила первую просьбу, и теперь усиленно думала о том, как бы сказать о второй.

Кок понимающе кивнул, достал глиняную бутыль и наполнил в одной из бочек. Мутная жидкость на питьевую вообще не походила, и к горлу подкатила тошнота, когда моряк поставил тару на стол.

– За водой сама приходи, когда захочешь. Остальным она тут без надобности. И вот это возьми, – он положил рядом со мной те самые цветы, которые сжимал в руке. – По два лепестка на стакан. И вода вкуснее будет, и цингой не заболеешь, – добродушно сказал кок и подмигнул.

Я нашла в себе силы улыбнуться и поблагодарить. Не такой уж он и страшный, надо только немного к нему привыкнуть.

– А есть у вас объедки какие-нибудь? – осмелев, спросила я, пока сгребала в любезно предоставленную чашку травы.

– Зачем же объедки? – оживился кок, и когда мы встретились взглядами, я поняла, что он уже почти старик. Его тело распухло от воды, морщины изгладились или скрылись под чешуей, но легкая сгорбленность, седые брови и глаза, подернутые серой дымкой, всё же выдавали его.

– У меня красная солененькая есть, и мидии свежие вот тут. Могу и салатик из водорослей покрошить, если желаешь, – затараторил моряк и заметался по камбузу, указывая то на устриц, то на крабов, то на вовсе неизвестные мне виды рыб.

Я невольно расплылась в широкой улыбке. От такой заботы на миг вдруг стало так тепло на душе, что пережитые волнения на миг забылись. Но крыса всё же стоило покормить.

– Я не для себя, – почти крикнула я, с трудом вклиниваться в беглую речь моряка. – Для зверька.

– Какого ещё зверька? – кок удивлённо уставился на меня, отчего его глаза стали ещё больше.

Пришлось рассказать о приключениях маленькой крысы на корабле и о том, как она оказалась в клетке в моей каюте. Выслушав, моряк махнул рукой, ругнулся, но потом потянулся и снял с потолка двух рыбешек.

– Этот проглот мне три бочки прогрыз, – ворчал он, вручая мне еду, – хорошие бочки, вот такой толщины!

Кок вытянул вверх большой палец с острым ногтем, от которого тянулась плотная перепонка к указательному. Отвращение снова шевельнулось комом где-то в желудке, но быстро затихло – настолько забавно старик возмущался.

– А вы за него, значит! – вздохнул он.

Видимо, долго злиться кок не умел: выдохнул, сел на стул и покачал головой.