– Не бойтесь, леди, – юнга ехидно ухмыльнулся, блеснуло золото чешуи, покрывавшей только правую сторону его лица от виска до шеи. – Он кусает только сородичей. Всех крыс пережрал, мы сначала радовались – избавились, наконец. Потом, когда он один остался, в море выбрасывали. Несколько раз. А он, – парень показательно встряхнул крыса за хвост, – раз – и опять на палубе! Ну мы его тогда в бочку посадили, думали – с голоду сдохнет. Три недели не выпускали, а он живет себе. Тогда решили не убивать – чтобы новых тварей не пускал на корабль. Наверное, во время шторма удрал, но вы не бойтесь, леди, я его сейчас опять закрою.

Крыс дернулся всем телом и обратил на меня взгляд розовых бусинок-глаз. Какими-то злобными показались мне его глаза. А может, просто свет так упал. В любом случае, если буду жалеть тут каждого грызуна, кто знает, как долго мне удастся прожить.

Я кивнула с видимым хладнокровием, хоть зверька почему-то стало жаль. Крыс брыкался изо всех сил, цеплялся лапками за края бадьи, в которую юнга упорно запихивал его, но не издавал при этом ни звука: ни писка, ни рыка, вообще ничего. Боролся в полной тишине и с выражением отчаяния на вытянутой морде.

– Погоди-ка, – наконец, не выдержав зрелища борьбы, я махнула рукой, и паренек удивленно уставился на меня. Сдул длинную рыжую волосину со лба и прищурился с ехидцей.

Пару мгновений я молчала в попытках придумать хоть какой-то вразумительный повод не сажать крысюка обратно в бадью, но путного в голову ничего не пришло. Эх, сдается мне, пожалею еще о своем альтруизме. Хотя грызун с такой вселенской тоской в глазах на меня уставился. Даже усы, которые до того бессистемно подергивались, сейчас замерли будто в предвкушении.

– А есть клетка какая-нибудь? Чтобы его, – я кивнула на крыса, – туда посадить.

– Имеется, – тут же кивнул юнга и направился к спуску в трюм. – Можем и посадить. Только зачем вам?

Интересно… паренек мотивов моих не понимает, но подчиняется. Значит, кое-какое влияние на команду я имею. Или нет? В конце концов, он всего лишь юнга, на корабле он каждому слуга. С другой стороны, раз уж я могу снять с них со всех это рыбье проклятье, которое чешуей и плавниками проступает на теле, они, наверное, стараются создать мне – вернее, Эстер – хоть какое-то подобие привычного комфорта. Она ведь аристократка, как-никак.

– Говоришь, не тонет и не дохнет, – протянула я задумчиво, все еще пытаясь распробовать на вкус особенности местного португальского акцента.

Юнга закинул крыса в клетку. Грызун шлепнулся на спину, перевернулся и попытался удрать, но парень быстро захлопнул дверцу.

– Не вылезешь! – матрос тряхнул квадратной решётчатой конструкцией так, что она загремела, а крыс пискнул и подпрыгнул.

Я кивнула и задумалась. Вот что теперь? Не тащить же это чудище в каюту капитана. Вряд ли он такому соседу обрадуется. А есть ли у меня на этом корабле собственный угол, я не знаю. Может и нет – сундук с одеждой-то в его каюте стоит.

Заметив моё напряжение, юноша снова проявил чудеса сообразительности.

– Могу в вашу каюту отнести, – предложил он.

– Пойдём, – тут же кивнула я и последовала за ним через палубу к другой лестнице.

Когда паренёк толкнул дверь и пропустил меня вперёд, я поняла, что спать в одной постели с капитаном-амфибией – идея не столь уж и плохая. Моя собственная кровать ютилась в таком маленьком пространстве, что кроме неё и деревянного ведра с крышкой – очевидно, для биологических нужд – в так называемой каюте ничего больше не помещалось.

Юнга с довольным видом протянул мне клетку, я, не осознавая, что делаю, взяла её и пробормотала слова благодарности одними губами. Когда паренёк уже повернулся ко мне спиной, чтобы уйти, я в последний раз окликнула его.

– Как тебя зовут?

– Ги, – обернувшись, ответил он и поспешил скрыться, очевидно, опасаясь, как бы мне в голову не пришла ещё какая-нибудь безумная идея.

Дверь за парнем захлопнулось, и тело отреагировало привычной дрожью, потом и холодом. Я снова оглянулась, сглотнула и до боли в пальцах стиснула в руках клетку.

Ну почему моя клаустрофобия не могла остаться в том мире, вместе с телом?!

Крысюк завозился и чем-то зашуршал, вырывая меня из круговорота страха. Я опустила взгляд и только теперь заметила, что хвост грызуна не просто розовый, а покрыт матовыми мелкими чешуйками, серебряными с розоватым отливом.

– Так ты – часть команды, малыш, – сообразила я.

Крыс повернулся на мой голос и повёл из стороны в сторону несоразмерно длинным носом. Усы забавно дернулись, и я улыбнулась.

– Необычные у вас, леди Эстер, фантазии, – голос Мариоты раздался так неожиданно, что я едва не выронила клетку.

– Что вы имеете в виду? – уточнила я, опуская грызуна на пол.

– Плотоядную крысу вместо птички держать, – пояснила лекарка, кивая на клетку.

Я вздохнула. Мариота стояла, вздернув подбородок, и с плохо скрыто усмешкой наблюдала, как крысюк обнюхивает новое обиталище. Ничего просить у столь высокомерной дамы не хотелось, но всё же я с тяжёлым вздохом смирилась гордость.

– Не знаете ли вы какого-нибудь заклинания от боязни тесноты? – спросила я и попыталась изобразить улыбку.

Видимо, вежливость моя выглядела несколько натянуто, потому что Мари недоуменно вскинула бровь.

– Я – посвящённая Белену, мой бог помогает лечить тело, но не душу, – пояснила она с неохотой, так, будто это совершенно очевидно. – Если других просьб ко мне нет, то я, пожалуй, вас оставлю. Передать что-нибудь капитану?

Ага, значит это Стэфан послал её. Тогда понятно. Судя по её отношению ко мне – вернее, к Эстер – по своей инициативе она бы суетиться не стала.

– Ничего, благодарю за заботу, – так же холодно ответила я и, дождавшись, пока Мариота уйдёт, заперла дверь.

Имя бога, которое назвала лекарка, казалось ужасно знакомым. Белен… Белен… Определённо что-то из мифологии моего мира, но никак не могу припомнить, какой народ ему поклонялся. Ладно, может, позже соображу.

А ещё надо бы вытащить из памяти Эстер причину, по которой лекарка так плохо к ней – или всё же ко мне? – относится.

Я легла на жесткую кровать, перевернулась на живот и уставилась на крыса, который вытянулся в клетке во весь рост и смотрел на меня в ответ немигающим взглядом.

– Вот чего она так злится? – спросила я у грызуна.

Он моргнул, очевидно, не собираясь отвечать.

– Хотя черт с ней, пусть дуется, сколько хочет. Сейчас у меня проблемы посерьезней.

Крыс задвигал усами и подался вперёд, высовывая мордочку через прутья клетки. Неужели он понимает интонации или – кто его знает – даже речь?

Я свесилась голову с кровати, оперлась руками о пол и подобралась к самой клетке. Заговорщицки подмигнула новому питомцу и понизила голос до шёпота.

– Ещё неделю назад я была писательницей, сценаристкой и ведущей научно-популярного шоу. Рассказывала людям об истории, путешествовала. В Португалии жила, в Италии, в Греции. С таким трудом всего этого добилась! Я так любила свою жизнь. Любила, понимаешь? – я говорила, а на глазах проступали слезы.

Когда я на миг замолчала, чтобы справиться с комом в горле, крыс кивнул. А может, просто дёрнул головой. Но он всё ещё внимательно смотрел на меня и не моргнул ни разу с тех пор, как я заговорила с ним.

– А потом – утонула. И это в просвещенном веке технологий! И теперь я здесь – пленница странного капитана. Не знаю ничего о мире – черт возьми, совершенно незнакомом мне мире! Очень хочу снова стать свободной, но как сбежать с корабля, если он пристаёт к берегу лишь раз в семь лет? А если убегу – куда дальше идти? Как выжить?

Слезы начали душить, я всхлипнула и протерла глаза, которыми давно уже ничего не видела из-за влажной пелены.

Грудь раздирала обида от несправедливости. Ну почему, почему в это сказку не занесло кого-нибудь, кому она была нужнее? Ведь мечтают же многие о волшебных приключениях и большой любви! А у меня и в той жизни многое было: и горные походы, и сплавы по рекам, и даже под парусом ходила – хоть уже ничего и не помню. Любви, правда, не нашла, но когда тебе всего двадцать девять, а весь мир у твоих ног, по этому поводу как-то особенно не переживаешь.