— Если собираешься и дальше выдавать себя за шармантийца, то тебе придется научиться говорить «Мой Бог» вместо «Мой Труд». Тебя легко раскрыть.

— Ох, да, конечно… — спохватился пролетарий. — Не гожусь я для подполья… Просто, знаешь, не привык: ведь это глупо — произносить названия существ, которых на самом деле не существует. Феодальный пережиток.

— Но придется, — сказал негр.

Потом вздохнул:

— Скорей бы, что ли, утро! Утром, думаю, нас выпустят.

— Наверное? Откуда тебе знать? — спросил Краслен.

— Я ж не впервые! Вот, когда еще работал, взбунтовались мы с ребятами, станки все побросали, вышли с лозунгами. Ходили, значит, вокруг завода, плакатами размахивали. Главное было не останавливаться, потому что если мы идем, то это демонстрация, а демонстрации разрешаются, а если стоим, то, значит, уже пикет. А пикетировать нельзя. Ну и у меня как назло ботинок развязался. Встал на секунду, нагнулся завязать, а полицейские — тут как тут! Или еще был случай. Слушали, как Джонсон на митинге выступает, а тут копы нагрянули. Схватили несколько человек наугад — ну и меня в том числе. Просто так, припугнуть. Только мы уже давно не боимся.

— А в этот раз за что взяли?

— Да так, ерунда. Постучался в один особняк, хотел спросить, нет ли у них какой работы. А хозяин раскричался, мол, я, бездельник, отдыхать ему не даю. Полицию вызвал, скотина! Но завтра нас выпустят, точно. Им надо, чтобы место освободилось — новых безработных за попрошайничество арестовывать, иначе получается, что полиция вроде как неэффективно работает.

— Ну, я-то не за попрошайничество. Меня в более серьезном преступлении обвиняют, — заметил Кирпичников.

— Брось! К утру полицейским будет уже все равно, кого и за что арестовали. Тюрьмы ломятся от политических заключенных, а до настоящих правонарушителей полиции дела нет. Ходят слухи, — негр понизил голос, хотя их беседа шла и так почти что шепотом, — есть тайный указ премьер-министра не сажать в тюрьму воров, убийц, бандитов… Понимаешь? Чтобы люди жили в страхе, и был повод повышать число копов.

— Ну и ну!

— Да ты счастливец, — сказал Джордан. — Не привык к таким вещам. Эх, Краснострания! Вот бы мне там оказаться!.. Ну, а ты не беспокойся. Утром выйдем. В крайнем случае отдашь свои часы охраннику. Перед взяткой он точно не устоит.

— Спасибо, товарищ. Ты меня здорово поддержал, — ответил Кирпичников, улыбнувшись.

В этот момент за стеной прозвучали три выстрела, скрип тормозов, чей-то крик и еще один выстрел. Два негра проснулись. Краслен испугался.

— Да ты не волнуйся, — сказал ему Джордан. — Это всего лишь мафиозные разборки. Если им надо устроить пальбу, то они всегда делают это рядом с полицейским участком. Просто у рядовых граждан может быть дома оружие, а здесь бандитов точно никто не тронет…

***

Наутро, едва рассвело, жандармы велели всем выметаться вон из камер.

— Наверно, кто-то им донес, что готовится стачка или демонстрация, — сказал Краслену Джордан, когда они вышли. — Ну, бывай!

— Пока, — сказал Кирпичников.

— Ты как сейчас, куда? Не по пути?

— Куда… Не знаю. Видимо, на улицу.

— На улицу?! Эх, черт побери, да тебе же действительно некуда податься! — воскликнул негр. — Значит, вот что: ты пойдешь ко мне! Да брось смущаться! Все соседи обзавидуются, что у меня в гостях настоящий красностранец!

В хижине пахло плесенью, керосином и давно не мытым телом.

— Джордан? Джордан! — зазвучал из темноты старческий голос. — Тебя вновь арестовали?

— Не удивляйся, что у нас тут так темно, — сказал Краслену негр. — Когда мы с братом строили эту лачугу, денег на стекла не было, так что решили оставить под потолком несколько щелей, а окон не делать вовсе. Впрочем, что касается денег, то они и сейчас не появились… Да, мам, это я!

Глаза Краслена, начавшие привыкать к темноте, различили силуэт старухи.

— С тобой кто-то есть?

— Это друг. Красностранец. Мы вместе сидели в участке.

— Красностранец! — сказала старуха взволнованно.

— Приехал помочь Джону Джонсону.

— Джонсону! О! Джону Джонсону!.. Я сварю суп…

— Не стоит беспокоиться, — поспешил вставить Краслен, но Джордан оборвал его:

— Брось, не скромничай! Тебе же все равно надо поесть.

— Я сварю суп, — повторила негритянка. — У нас еще осталось немного чечевицы, Джессика принесла накануне. Друг Джонсона — наш друг. Сынок, а нет ли новостей от Джулиана?

— Нет, мам, — сказал Джордан.

Негритянка зажгла примус, и теперь Краслен смог разглядеть ее морщинистое лицо, старую залатанную кофту, длинную юбку в грязных пятнах и скрюченные черные руки.

— Тебе помочь, мам? — спросил негр. — Сбегать за водой?

— Нет-нет, я все сама! Вода осталась! Вы пока ступайте, не мешайтесь! — в голосе старухи слышалось упрямство. Видимо, ей было важно чувствовать, что она еще на что-то способна.

Джордан и Краслен вышли за порог. Отсюда, в какую сторону ни смотри, можно было видеть только десятки разношерстных, но одинаково жалких негритянских домиков, лепившихся друг к другу. Несколько чернокожих сидели на крылечках — вернее, на том, что условно выполняло эту роль в их убогих жилищах — и курили. Над их головами трепалось белье на веревках, растянутых между хижинами. Кое-где горели костры. Там и сям бегали грязные негритята.

— Я бы предложил тебе тоже посидеть на крылечке, — сказал Джордан. — Но, уж извини, спина у меня ни к черту, да и ноги побаливают.

— Ты же еще вроде молодой, — сказал Кирпичников.

Негр только усмехнулся:

— Три года на заводе Свинстона из любого юноши сделают больного старика! Знаешь, что за ужасная штука конвейер? «Давай, не зевай, черномазый, пошевеливайся, быстрей, быстрей, быстрей!». Тьфу! Десять часов в сутки. Стоя. Без обеда. От Свинстона уходят инвалидами, а потом практически никуда невозможно устроиться.

— Зачем же ты пошел туда?

— Купился на рекламу… Свинстон обещает рабочим участок земли, дом, мебель, холодильные шкафы, радиоприемники, электроплиты… Все — в кредит. Пока ты работаешь и можешь платить по кредиту, все это твое. Потом ты становишься инвалидом, теряешь работу, и тебя выкидывают из дома. Мне в какой-то степени повезло. Когда произошел этот злополучный кризис, несколько заводов закрыли, и меня выкинули на улицу до того, как я успел стать окончательной развалюхой. В этой хижине мы живем уже год. А работу я, наверно, так никогда и не найду: буду всю жизнь перебиваться случайными заработками…

Краслен молчал. Он не представлял, как можно жить в таких условиях.

— Получается так, что всю нашу семью содержит младшая сестренка, Джессика. Она служит горничной у одной важной шишки. Представляешь, я, мужчина, вынужден сидеть у нее на шее! Черт возьми, до чего нас довел этот паршивый кризис!.. Еще есть наш брат Джулиан. Он сейчас в тюрьме… Политическая статья…

Кирпичников не говорил ни слова и удрученно кивал. Подумать только, может быть, содержимое портфеля могло бы избавить этих людей от невыносимой нищеты, а он, Краслен, так бездарно провалил секретное задание товарища Буерова!

Минуту собеседники молчали. Было слышно, как старуха там, в лачуге, тяжко шаркает.

— Думаешь, ей лет под сто? — спросил негр. — Нет! Всего шестьдесят. А уже еле ходит, почти что слепая…

— Врачу покажи.

— Что, смеешься?! Даже те, кто работает, редко могут позволить себе услуги врача, а уж нам-то на что? — фыркнул Джордан. — Да я, в общем, и так знаю, что он скажет: «Чего вы хотите, такой возраст, тридцать лет на калошном заводе ни для кого не проходят даром…»

— На калошном заводе?

— Да. Знаешь, как делаются калоши? Только не говори, что тоже думал, будто их отливают из жидкой резины, как чугунные статуи!..

"Без калош от Резинпрома я не выйду из дома!", — вспомнилась Краслену рекламная вывеска. Как-то там, на Родине?

— …Детали калош вырезают из тонкой резины и склеивают перед тем, как отправить на вулканизацию, — продолжал негр. — Все дело в этом дурацком клее. Он содержит бензин. Бензин испаряется и портит глаза, кожу, горло. Мать узнала об этом, когда было уже поздно… Прибавь к этому постоянную работу стоя, вручную… Не знаю, как у нее еще двигаются пальцы рук. До шестидесяти нечасто доживают. В смысле, негры. Да и в целом — пролетарии. Вот я пол своей жизни уже прожил.