Спрашивается: как и на каком основании мог сформироваться какой-либо стереотип шакала в России, где до недавних пор шакалов не было и в помине?²⁶ То же самое с Америкой, в которой тоже не было и по сей день нет никаких шакалов. Исконные территории обитания шакалов — юго-западная часть Азии и Африка. А в Америке обитает родственник шакала — койот. Его имидж тоже не самый светлый, койот — он эдакий хитрый негодяй, но ему вполне можно симпатизировать.

Образ койота подобен нашему образу лисы. И в койотах, и в лисах есть нечто располагающее, а шакал со всех сторон плохой, хотя его повадки схожи с повадками койота, и занимают они аналогичную экологическую нишу, только на разных континентах. Тем не менее, в Америке, как и у нас, слово «шакал» обрело однозначно негативный оттенок и является именем нарицательным.

Допустим, до некоторой меры можно понять враждебность азиатских крестьян, у которых проказник-шакал ночами воровал каких-нибудь, скажем, кур. Но ведь тем же самым испокон веков промышляли его ближайшие родственники — лисы и волки, и не только в Азии, а в России, в Европе и в Америке. Кроме того, шакалы — искусные охотники, которые, в отличие от волков, охотятся в одиночку или парами, и не нападают целой стаей. Однако волки нигде не сыскали столь позорной славы, и вот, думается мне, почему: к волку можно относиться отрицательно, но сложно презирать хищника, который способен одолеть тебя один на один. А шакалы маленькие, люди им не по зубам, за что их уважать?

И потом, насколько нам известно, не было никакой всемирной межвидовой ассамблеи, где представители людей и шакалов договорились о том, что людям можно порабощать и эксплуатировать кур — разводить их, убивать и использовать их мясо, яйца и перья, а шакалам в этот гешефт вмешиваться запрещается. Вряд ли бы шакалы на такую сделку согласились, не говоря уж о курах. Так что не вполне ясно, в чем шакал так уж подл, а азиатский крестьянин благороден или хотя бы морально прав.

Словом, мнения о шакалах были разные, но потом уже упомянутый Редьярд Киплинг написал Книгу джунглей — сборник рассказов о Маугли. Там фигурирует довольно мерзкий второстепенный персонаж Табаки, наделенный приписываемыми шакалам качествами — трусостью, подхалимством и подлостью. Табаки — шакал, прихвостень тигра Шерхана — главного злодея и противника Маугли. Едва ли Киплинг намеревался очернить доброе имя шакалов, просто ему удалось написать настолько популярную детскую книгу, что и сам Маугли, и все, что с ним связано, накрепко запечатлелись в наших сердцах.

Это еще что, подобным же манером составители Ветхого Завета (кто бы они ни были) очернили змей, обвинив их не только в дьявольском коварстве, но и свалив на них ответственность за изгнание человека из рая. А в Новом Завете устами Иоанна Богослова змею без всяких обиняков отождествляют с Сатаной. Это, пожалуй, один из случаев самой грандиозной клеветы за последние несколько тысяч лет.

Примеров создания беспочвенных стереотипов о различных животных полным-полно, но хочется рассказать полузабытую историю медвежонка Тедди. Как случилось, что медведь стал символом чего-то милого, какой-то нежности и даже любви? Почему плюшевый медвежонок — культовая детская игрушка? Отчего во многих соцсетях среди няшного изобилия смайликов самыми популярными обнимашками являются мишки? Хотя никто из имеющих малейшее представление о медведях не пожелал бы испытать объятий этого самого крупного наземного хищника.

Был такой далеко не последний по значимости американский президент Теодор Рузвельт, и решил он как-то раз сходить на медведя. Президенты вообще горазды на всякие чудачества, а другим за ними расхлебывать. Но куда денешься, охота на медведя — опасная штука, и лучше заранее подсуетиться, чем потом извиняться перед согражданами и оправдываться перед мировой общественностью: дескать, упс, нашего президента случайно задрал косолапый. Как-никак такой пикантный инцидент не украсил бы историю Соединенных Штатов. И действительно, приближенные и отдел безопасности не оплошали: распорядились загнать медведя собаками, отмутузить до полусмерти да еще на всякий случай привязать к дереву — ну, чтобы уж совсем наверняка.

Однако Теодор Рузвельт поступил не так, как на его месте поступали власть имущие повсюду и во все времена. Рузвельт не стал стрелять и затем триумфально позировать на фоне добычи, а велел отпустить загнанного зверя. Произошедшее обрело огласку, американцы умилились благородству своего политического лидера и принялись самозабвенно клепать плюшевых медвежат, получивших в честь президента прозвище Тедди. А остальные страны и народы подхватили новую моду, как водится, быстро позабыв, откуда выросли эти бурые уши, и сегодня на полном серьезе считают плюшевого медведя буквально родным.

Я бы даже рискнул предположить, что Чебурашка и Олимпийский Мишка, создатели которых в детстве были в той или иной мере подвержены «тлетворному» влиянию медвежонка Тедди, как бы это так покорректнее выразиться… не вполне чистокровно советские. И это все несмотря на холодную войну… Впрочем, чтобы не задеть чьи-нибудь патриотическо-религиозные чувства, я тактично умолкаю. Но интересно наблюдать, как образы просачиваются и преображаются, не так ли?

К слову, если копнуть, подобные заимствования символик обнаруживаются сплошь и рядом. Хотя бы тот же кактус Сабрес — символ Израиля и израильтян, — который на самом деле родом из Южной Америки, а в наши края завезен всего несколько сотен лет назад. И никакому царю Давиду или царю Соломону эти сабресы даже во сне не снились.

Мда, я только-то и хотел восстановить попранную Киплингом справедливость, и вот что из этого вышло…

Как бы то ни было, мы реабилитировали шакалов (или хотя бы попытались), пора вернуться к повествованию о них самих. Итак, шакалы — с виду ничего особенного. Небольшие — чуть крупнее кошки, невзрачные, осторожные — близко к ним не подойти. Но интересно не это, интересно другое — выходя на охоту, шакал издает громкий вой, высокий скулящий вопль, который тотчас подхватывают его сородичи. Их голоса причудливо переплетаются, образуя волну, заполняющую всю округу.

Шакалий переклич эхом гуляет по городу, струится, плещется морским прибоем. Переливается на разные лады, вспенивается далекими отголосками, в которых слышится плач, лай и стон, и эти звуки сливаются в призывную, загадочную и в то же время грустную песнь. Но эта грусть, пусть даже отчасти надуманная мной, она в чем-то светлая и чистая.

Эта потусторонняя песнь, этот гимн зарождается где-то в Египте, растекается по Синайскому полуострову, прокатывается по нашей стране и дальше на восток в Иорданию и на север в Ливан и в Сирию. Шакалий переклич, вопреки государственным границам, религиозным и национальным розням и войнам, захлестывает весь ближневосточный регион несколько раз после захода солнца — до и после полуночи, и в самые темные предрассветные часы.

* * *

Раз уж я так увлекся средиземноморской фауной, продолжим о флоре, климатических особенностях и других уникальных явлениях нашего маленького ломтика земного рая.

Хотя… в живописании флоры нет динамики. Пальмы, прочие рододендроны и даже заросли юкки, как бы это слово мне ни импонировало, — не бегают, не летают и не поют ночами, так что ничего сюжетного о них не насочиняешь. А отчеты о визуальном облике всяких цветочков и лепесточков стали куда как менее актуальны с появлением цветной печати, затем — телевидения, и окончательно потеряли смысл с развитием интернета.²⁷