– Да.
– Отведите меня к этому молодому человеку. Я хочу взглянуть на него.
Трясущийся Зэбе от страха даже потерял ориентацию. Его обезумевшие глаза не сразу отыскали костер, который в этой ситуации стал для него своего рода путеводной звездой. Наконец он сумел сдвинуться с места, и вслед за ним, перебирая сухими и нервными ногами, двинулась белая кобыла. Цоканье ее подков, бьющих по скальной породе, звучало в ушах бедного Зэбе, словно трубный глас всадника Апокалипсиса.
Не стоит и говорить, что все как один оробевшие и сникшие участники каравана выстроились вдоль пути движения дамы, в то время как грозный кортеж поджидал ее в стороне, держа наготове аркебузы и пики.
К месту, к которому вел Зэбе, даму сопровождал только спешившийся старший офицер.
Они подошли к нише, в которой на ложе из опавшей листвы и пахучих веток лежал молодой человек. Он еще не оправился от страшного нервного потрясения и лежал совершенно измученный невыносимыми страданиями, закрыв глаза и сжав зубы, словно мертвый.
Зэбе вытащил из костра чадящую смолистую головню и, склонившись над хозяином, посветил на его бледное лицо, чтобы дама могла лучше его рассмотреть. А она взглянула на юношу, и на ее лице отразилось чувство, похожее на сострадание.
Нет такого поэтического образа, чтобы описать этот затененный в сумраке лоб, эти гордые черты лица, словно высеченные из белого мрамора, эти губы, похожие на лесные фиалки, на которых обозначились следы вечного сна.
Неизвестная дама порывисто склонилась над телом несчастного молодого человека и не смогла сдержать удивленного восклицания. Она взглянула еще раз и нервно сжала руку, протянутую ей офицером.
– О!.. – прошептала она на ухо офицеру, – смотрите же, капитан, какое потрясающее сходство!
– Не знаю, что показалось вашей светлости, – проговорил офицер, – но мне кажется, что я вижу…
– Говорите же, говорите!..
– Вашего брата, короля Эдуарда в возрасте двадцати лет. Ведь вы это хотите сказать, мадам?
– Мой брат, мой бедный брат!
– Остерегитесь, мадам, здесь повсюду уши.
– Вы правы.
Внезапно позади них послышался громкий голос. Это Томас Брук, который вновь обрел уверенность, воскликнул:
– Вы видите, благородная дама, что мы никого не зарезали и ребенок жив и целехонек!
От этих слов незнакомка вздрогнула. В сущности, в словах торговца не было ничего двусмысленного и ничего такого, что не вязалось бы с обстановкой. Но в тот момент, находясь под грузом воспоминаний и тяжелых чувств, переполнявших ее душу, дама восприняла эти слова как вещий голос, идущий с небес.
– Ребенок жив, – еле слышно повторила она, все еще зачарованная внезапным видением. Но тут порыв холодного альпийского ветра унес ее слова так же, как он уносит любые другие звуки и запахи.
– Этот молодой человек потрясающе красив, – очнувшись, произнесла дама громким голосом. – Как его зовут? Откуда он, из какой семьи?
– Именно это я и хотел узнать как раз в тот момент, когда сюда явились эти нарушители спокойствия, – пробормотал сквозь зубы торговец шерстью.
Зэбе изобразил на лице самую почтительную улыбку и сказал:
– Мадам, его семья занимает важное место в высших деловых кругах. В ее руках торговля и банковское дело.
Между черными бровями ее светлости пролегла презрительная складка.
– Что же касается его имени, то имя он носит самое почтенное… Мадам, возможно, слышала о знаменитом Уорбеке.
– Уорбек… этот еврей? – воскликнула дама.
– Крещенный, крещенный, – жеманно ответствовал Зэбе, придав своему лицу какое-то кошачье выражение, что, впрочем, ни на йоту не изменило неисправимых черт его физиономии. Ведь крестись, не крестись, а крючковатый нос, лисьи скулы и характерный рот все равно останутся такими же, какими и были.
– Уорбек из Турне́? – уточнила дама.
– Точно так, мадам.
– И этот молодой человек его сын?
– Именно так, – ответил Зэбе.
– Но где же сам Уорбек?
– Его больше нет на этой земле, – вздохнул Зэбе.
– Он умер! Умер мой приятель Уорбек!.. – промолвила незнакомка.
И она, сняв с красивой руки теплую меховую перчатку, благоговейно осенила себя крестом. Так же поступил и ее офицер.
Зэбе тоже был крещенным и вполне мог бы последовать их примеру. Но по какой-то причине он не стал этого делать.
– Увы, да, благородная дама, – ответил Зэбе с необычайной живостью, которая, очевидно, должна была заменить крестное знамение. – Он скончался в Константинополе, и я, вместе с нашим другом Жаном, везу молодого господина Перкена в отчий дом, где его ожидает безутешная мать.
– Но, как я вижу, он находится в плачевном состоянии, – заметила дама.
Зэбе согласно покачал головой.
– Этот молодой человек не способен передвигаться верхом, – заявила дама. – В седле вы его живым не довезете.
– Если он умрет в пути, то нам останется только похоронить нашу хозяйку, – воскликнул Зэбе. При этом он так отчаянно жестикулировал, что на глазах из обычного урода превратился в еще более омерзительное существо.
– Значит, она очень любит своего сына?
– О, мадам! Она живет лишь надеждой, что сможет когда-нибудь обнять его.
– Ну что ж, – проговорила благородная дама. – Никак нельзя, чтобы я бросила в несчастье семью Уорбека, моего приятеля, который при жизни оказал много ценных услуг и мне, и моим близким. Зря говорят, что знатные люди забывчивы… не так ли, капитан? Пусть со всеми предосторожностями поднимут этого молодого человека и отнесут в мою карету… В ней он спокойно проведет ночь и легче перенесет дорогу.
– Но, моя госпожа, – пробормотал ошеломленный Зэбе, – ведь мы направляемся к госпоже Уорбек…
– Отлично, сударь, и я направляюсь туда же.
– Но ведь мы его сопровождаем, благородная дама.
– Вот и сопровождайте… Только теперь вместо лошади, вы будете сопровождать карету, а мы будем сопровождать вас.
Зэбе посмотрел на Жана. Жан поклонился в пояс. Зэбе поклонился до земли.
– Все не так плохо, – подумал Зэбе. – Ведь я везу большие ценности. А этот пройдоха Жан мог их у меня украсть в дороге, вон какой он сильный!
После того, как он закончил свой внутренний монолог, двое слуг знатной дамы, выполняя ее распоряжение, перенесли молодого Уорбека в карету, а остальным слугам еще раньше было велено искать дорогу, чтобы обойти препятствие. Слуги срубили дюжину деревьев и через час явились и доложили, что проход для лошадей вскоре будет готов. Был слышен стук топоров и треск падающих лиственниц.
– Скоро путь будет расчищен, – обратилась дама к торговцу шерстью. – Вы все тоже можете им воспользоваться.
– Кто такая эта женщина, что прокладывает дороги в альпийских скалах? – спросил Томас Брук у одного из вооруженных людей.
– Это ее светлость вдовствующая герцогиня Бургундская, – ответил закованный в латы всадник.
– Вдова Карла Смелого! – воскликнул торговец, и эта новость вскоре разнеслась по всему каравану.
Но швейцарцы лишь пожали плечами.
– Похоже, – сказал один из них по-немецки, – этот род существует лишь для того, чтобы переворачивать весь мир вверх дном. Покойный герцог Карл вытрясал души из людей, а герцогиня взялась за горы.
– Тише вы! – прошептал Томас Брук. – Счастье, что вы говорите по-немецки.
– Каждый швейцарец волен говорить все, что он хочет, – заявил другой житель Берна. – Это право говорить свободно мы приобрели в Грансоне, в Муртене, в Нанси и заплатили за него звонкой монетой[1]. Если не верите, так спросите у герцогини.
И сыны Гельвеции расхохотались от всей души.
Внезапно герцогиня с большим достоинством повернулась в их сторону и сказала по-немецки:
– Одно только вы не приобрели – это право оскорблять женщину, которая оказывает вам услугу. Очень уж вы заносчивы, господа бернские буржуа. Это не вы победили герцога, моего дорогого супруга. Его поразил гнев Божий. Если вы не боитесь гнева Господня, то бойтесь моего гнева. Неровен час, я решу вас повесить.
