После завтрака я отправился в гимнасий. Как бы. То есть вообще-то в гимнасий, только не прямо сразу, зашёл в общественные сады или городской парк. Там романтические юноши гуляли с девушками и читали им Гомера, философы размышляли о сути вещей, а государственные мужи отдыхали от своих учреждений и, наверное, принимали взятки. По-моему, самое для этого подходящее место.

А я ушёл подальше от центральных аллей и принялся работать с персонажем всерьёз. Серия упражнений в максимальном темпе, две минуты отдыха. Три цикла или полчаса, пока не стали дрожать руки и ноги. Потом долгая часовая медитация и ещё разок всё сначала.

На третий подход времени уже не хватило. Последним уроком сегодня закон божий, а его прогуливать никак нельзя. В гимнасий практически бежал, успел к началу перемены. Ребятишки меня будто не заметили.

Пришёл отец Никодим и позвал всех в класс. На его уроках самое главное было не уснуть. Рассказывал он добрым, спокойным голосом, к ученикам с вопросами не лез. Ребята морщили лбы, силясь понять, о чём говорит батюшка, и, боже упаси, не зевнуть. А я спокойно на него смотрел честными глазами, понять или запомнить что-то даже не пытался, вообще ни о чём не думал, наполняясь праной и направляя ци.

В конце урока ребята встали и торжественно провыли за батюшкой молитву во здравие базилевса. Отец Никодим отпустил класс и тем же монотонным голосом проговорил:

– Артемис, задержись.

Одноклассники, старательно на меня не глядя, вышли. Я подошёл к священнику.

– Давно ли ты исповедовался? – спросил он.

– В позапрошлое воскресенье, отче, – пробормотал я.

– Давно, – добродушно сказал батюшка. – Как на исповеди, скажи мне, зачем ты принёс в гимнасий листы и что в них записывал? Тебе это кто-то поручил?

Я отчётливо понял, что выдумывать нельзя категорически.

– Мне никто не поручал, а записывал всякий вздор, – смиренно ответил я. – Прости, батюшка, мне скучно ходить в гимнасий. Я подумал, что, если меня будут считать доносчиком, побоятся выгнать за прогулы.

До меня не сразу дошло, что это за звуки издаёт священник. Я несмело поднял глаза… он хихикал!

– Надеюсь, на законе божьем тебе нескучно? – ехидно уточнил священник.

– Вот только на твоём уроке нескучно! – искренне заявил я.

– Очень хорошо, – проговорил отец Никодим. – Тебе больше не нужно покупать дорогую бумагу и пугать почтенных преподавателей – можешь не ходить на их уроки, если тебе там не нравится. А вот на мои занятия приходи обязательно. И после уроков мы иногда будем беседовать… – он сделал вид, что задумался. – О чём бы нам побеседовать? Во! Давай-ка поговорим о твоих друзьях. Ведь у тебя есть друзья?

– Да, отче, – сказал я.

Отец Никодим подошёл к своему столу, взял два чистых листа и протянул мне.

– К следующей нашей встрече напиши, как вы познакомились, как их зовут, где живут, чем занимаются родители. Какие у них планы в жизни, как относятся к церкви и базилевсу.

– Да, отче, – смиренно проговорил я, взяв листы.

– Ну, ступай с богом, – ласково отпустил меня добрый батюшка.

Из гимнасия я шёл задумчивы-ы-ый! То, что бате моему рассказали об этих листиках, вполне естественно, а священнику ведь совсем другое дело. Похоже, что отец Никодим не стукач. Стучат как раз все остальные почтенные преподаватели, они же свободные эллины, а батюшка кто-то вроде особиста.

Значит, свободные эллины преподают в гимнасии, их детки наверняка тоже беседуют с батюшкой. Разве что писать он их не просит, а я другое дело – гимнасий прогуливаю, дружу с теми, кто в гимнасий вообще не ходит. Автократия никого не оставляет вне контроля.

Нельзя исключать, что отпущенников уже контролируют как-нибудь иначе. Я бы на месте властей завербовал частных педагогов. Но для автократии контроль хорошо, двойной лучше, а тройной лучше двойного.

Вряд ли мои ребятки «на связи», скорей всего, они об этом даже не думают. И очень зря не думают – болтают языками без толку. Нужно будет поговорить с ними, чтоб болтали строго по методичке то, что я про них напишу доброму батюшке.

На обед была чечевичная похлёбка и холодная жареная рыба. Мама грустно сказала, что на ужин рыбы уже не осталось, и Лариса простодушно вздохнула с явным облегчением. Батя и братец сидели с невозмутимыми лицами, но явно от этого известия не расстроились. Я всё-таки уточнил, надо ли сегодня вечером тащить рыбу.

– Наверное, через недельку, сынок, – добродушно сказал отец. – Она у тебя хоть и намного дешевле, чем на рынке, но для нас тридцать нумий каждый день многовато.

– Плюс чтоб пожарить хворост, мука и масло, – добавил Гераклит.

Я спокойно кивнул. У парней, скорей всего, похожая ситуация, придётся обращаться к соседям. Начнём с соседей Феодора, он живёт ближе всех к пристани.

После обеда в основном медитировал и поработал над гибкостью и растяжкой, силы требовалось поберечь на вечер. Только сходил с мамой и Ларисой за водой, но это уже больше развлечение. Пытаюсь нести кувшин на голове, не придерживая рукой. Пока лучший результат десять шагов, и приходится ловить. А в идеале должен нести кувшин на голове и играть на дудочке. Кстати, надо будет спросить у пацанов, может, кто-нибудь умеет играть.

Незадолго до шести взял верёвку, коромысло с корзинками и направился к общественному источнику. Банда моя уже собралась. Ребята меня порадовали, Никон и Платон принесли с собой пустые корзины и широкие длинные ремни из нескольких слоёв прошитой грубой ткани. В мастерских их отцов такие использовались для переноски тяжёлых крупногабаритных вещей. Отец Никона колёсный мастер, а батя Платона мастерит мебель.

Моток верёвки я повесил на плечо, под коромысло, и мы пошагали на пристань. По пути разговорились, ребята первым делом сказали, что их домашним рыбы пока не нужно. Сообща решили пройтись по соседям.

Вторым пунктом Никон печально заявил, что с тележкой походу облом. Его батя назвал цену в два золотых солида или двадцать серебряных мелиарисий. Целых четыреста нумий! Говорит, что на городских улицах, мощённых булыжником, обычная деревенская телега с колёсами, неподвижно закреплёнными на оси, долго не проживёт. Да и мы такую телегу устанем таскать.

Нужны подвижные колёса на втулках из особого, дорогого сплава, и ось требуется непременно кованная. Вдобавок к этому сами колёса должны быть большими, с железными спицами и ободами. Максимум, на что может пойти его папа – это оплата в рассрочку. Один солид сразу, второй в течение недели.

Я заявил, что у нашей банды уже есть двести сорок нумий, да сегодня, даст бог, поднимем. В общем, сегодня и занесём двести монет. Никон солидно проговорил, что тогда уже завтра вечером пойдём за рыбой с тележкой, у его бати все детали всегда есть в запасе, остаётся только собрать и сделать простенький кузовок.

Феодор выразил сожаление, что мы ходим за рыбой вечером, а не утром. Вот у него дядя в нижнем городе жарит беляши и кебабы прямо на улице, и его жена сразу продаёт. Жареная рыба тоже бы хорошо пошла.

– Я в мастерской у отца помогаю, – проворчал Платон.

– И я тоже, – поддержал его Никон.

– А к нам по утрам приходят педагоги, – сказал Паисий.

– К нам тоже ходят, – небрежно ответил Феодор. – Перенесли бы на после обеда.

– А у Артемиса гимнасий, – возразил Никон. – Его не перенесёшь!

– Тут вот какое дело, парни, – решился я начать серьёзный разговор. – Я вообще-то могу прогуливать гимнасий. Но за это должен писать про вас отцу Никодиму, он у нас ведёт закон божий.

Парни на несколько минут задумались.

– А что писать? – спросил Никон.

– Где живёте, кто ваши отцы, чем занимаются, – проговорил я. – И про вас, как зовут, кем хотите стать, что думаете о власти базилевса.

– Да ничего я о базилевсе не думаю! – весело заявил Платон. – Так и напиши, что пофигу мне базилевс!

– И твоего отца заберут в нумеры! – мрачно сказал Феодор. – Мой отец служит помощником префекта, так что я это хорошо знаю.