— Вы и правда чудесно сражаетесь на мечах, милорд! — Удивлённый возглас подхватила целая толпа приглашенных на бал селян.

В центре большого зала замка стоял владелец этого архитектурного памятника. Хозяином был полноватый, высокий мужчина в чёрном камзоле и жёлтых кюлотах, почти до середины груди свисала шикарная седая борода. Дружелюбно, не преследуя каких-либо личных целей, он пригласив в гости жителей ближайшей деревни, и решил поднять им настроение, продемонстрировать свои способности во владении мечом.

— Подскажите, пожалуйста, господин, что завлекло вас в эти места? Вы охотник, предпочитающий местную живность? А то, мы боимся вас разочаровать, тем, что здесь очень скудная животина, что в лесах, что в недалёком озере… — Почти половина жителей приняла приглашение на бал, и некоторые из них были так рады, что просто не могли удержаться оттого, что они могут на равных беседовать с достопочтимым господином-иммигрантом. Но некоторые из них просто были не в силах держать языки за зубами.

— Не волнуйтесь, господа! Я здесь не за охотой, если можно так сказать. Признаюсь, я кладоискатель. Долгие поиски привели меня как-раз в этот удивительный замок. Норденхайн. Слышал, что здесь когда-то был жуткий культ… — Местный барон, как он любил себя называть, получал удовольствие от всеобщего радостного настроения.

Хорошее вино позволяло всем говорить открыто и свободно, словно «со своими».

— Бросьте! Культ-то был, но люди были не совсем здоровые: никогда не показывались на глаза, вечно прятались у себя в стенах. Если они и пугали, то только тем, что были хуже духов.

— Хуже духов? — удивившись воскликнул барон. На секунду он даже подумал, что его гость перепил алкоголя.

— Это из старой сказки, господин. Хуже духов, в смысле, что они также прячутся, и их нельзя прогнать.

— Пониманию…

— Но если вы сюда прибыли ради культа, то что же вы ищете, позвольте узнать.

— Я ищу один куб, который, по легенде, может даровать бессмертие.

Скрип половицы и громкий топот босых ног раздались по всему дому, они были слышны как в старом погребе, так даже и за пределами самого дома. Каждая деталь здания почти незаметно содрогалась от столь неосторожных действий; вибрации расходились по всем углам и тихо затихали в трещинах стен.

— Когда-нибудь ты точно сломаешь или ноги, или весь дом, — с небольшой улыбкой и усталым взглядом сказал Людвиг, стараясь сделать сыну замечание, но не пытаясь напугать или расстроить его.

— Кто бы ни сломал этот дом, это уж точно буду не я! — Как герой старого романа, гордо и громко проговорил Генрих. Он знал, как можно неожиданно и грациозно представить своё появление, и всегда любил громко заявить о себе перед всеми.

— Посмотрим… иначе мне придётся переделать весь дом. Кто знает, что может быть спрятано под старой половицей… — протяжно и тихо произнёс Людвиг. Слегка выделив в своих словах слабо скрытый посыл, он ожидал от своего сына ответной реакции.

Немного покраснев, Генрих опустил глаза вниз и тихо извинился перед отцом за случившийся шум и гам. На самом деле, Людвиг не знал, что его сын может что-то таить от семьи, но недавно, — в один прекрасный день, — одна из досок в дальнем углу второго этажа начала подозрительно скрипеть от малейшего нажатия. Реакция Генриха на брошенную приманку только сильнее подтвердила все догадки отца. После переезда в новый дом, он научился прислушиваться ко всем звукам, прекрасно отдавая себе отчёт в едва уловимых переменах.

Людвиг был рослым мужчиной, с приличной залысиной. Он два десятка лет работал в металлургическом цехе, пока в ходе аварии не получил ожог на половину лица. В тот момент у него уже рос первый ребёнок — Генрих, и очень скоро вся небольшая семья переехала за город.

Размышляя о секрете сына, он вспоминал, что тоже в этом возрасте делал тайники от своих родителей, и, прятал там то, что было бы стыдно выставить на всеобщее обозрение, или вовсе случайно забыть на видном месте. (Это могло сильно смутить непосвящённого человека.) Через этот этап взросления Людвиг проходил давно, и благополучно знал, что у каждого ребёнка должны быть свои собственные секреты. В основном это мог быть запас карманных денег на разные случаи жизни, резные фигурки обнаженных девушек или чудом взявшиеся эротические портреты и фотоснимки. Если Генрих будет повторять путь своего отца, каким тот прошел большую часть своей жизни, что было очень вероятно, что Генрих также вырастет хорошим семьянином, который в свою молодость пройдёт не лёгкий, но укрепляющий характер путь. Людвиг боялся только одного — взросление за пределами цивилизационного города мог отрицательно повлиять на подростка, что борется с бушующей ордой гормонов и новым «я».

Как бы долго Людвиг не работал с разными людьми, ему никогда не доводилось встречать тех, кто всё равно оставался загадкой для него. Видел ли его сын обнаженную девушку, а если и видел, то где? Как? Может, сорванец Вольфганг тянет Генриха на дно омута? Последняя мысль накинула сеть лёгкой дрожи на взрослого мужчину. Вопросы давались сложно, — их было много, — и Людвиг тонул в них, как в океане, без спасательного круга. На некоторые вопросы он не хотел получать ответы, но чувствовал, что рано или поздно всё узнает сам. Он всего лишь хотел быть ближе к сыну, чтобы помочь ему там, где сам раньше не получал должного внимания.

— Где все? — неожиданно спросил Генрих. Этот вопрос вывел Людвига из оцепенения. Это был тот самый спасательный круг, который хоть и на время, но вытянул его из неукротимых вод рассуждений.

— Мать ушла к колодцу за водой; Анна, наверное, спит — я ещё её не видел этим утром. Проверишь? — Из-за резкого стечения мыслей, Людвиг с неприятной медлительностью ответил на вопрос сына, но всё же смог выдать ответ, и заодно нашел способ на время занять Генриха.

Генрих развернулся и пошел обратно наверх по старой деревянной лестнице, каждая ступень которой скрипела под его весом. Самым же запоминающимся звуком выделялась последняя ступень, при нажатии на которую помимо скрипа было слышно, как трутся друг о друга гвозди, что были ненадежно вбиты. Выглядело это очень некрасиво, и ни у кого почти не получалось найти время, чтобы убрать это безобразие. Таким образом они оставались на своём прежнем месте, и все к этому привыкли. Поднявшись, юноша смотрел вдаль коридора на закрытую дверь, что была на пару голов выше его. Она имела бурый древесный цвет по бокам, и в самой двери, в щели досок были заложены цветы: лилии, ромашки и орхидеи. Из всего дома, эта дверь выделялась сильнее прочих, она выглядела вычурной, необычной, словно, пришла из сказок. Порой, когда цветы были свежи и душисты, складывалось ощущение, что если открыть дверь, за ней можно увидеть красивый сад, где пчёлы летают с цветка на цветок, перенося пыльцу на своих маленьких ворсистых лапках, а бабочки в танце порхают между кустами, выискивая сладкий нектар. Даже слабо ощутимый запах наводил бурное воображение на игру образов, уже рисуя где-то вдали красивые водопады и высокие деревья.

На сколько бы сильным не было воображение у Генриха, но все образы были уничтожены противным скрежетом металлических петель. Магия цветов улетучилась, её заменила полутемная комната, полностью укутанная в томный синий цвет, что просвечивался через плотные шторы. Теперь в голове был не цветущий сад, а мертвенно неподвижная океанская пучина.

«Ну да… как спать, так первая, а как работать — последняя» — подумал Генрих, слегка закатив глаза и медленно продвигаясь ближе к окну. Он осторожно ступал на пол, надеясь ничего не пнуть и не сломать. Но Генрих всё же что-то задел, — он наступил на что-то маленькое и хрупкое, что под его весом болезненно хрустнуло. Замерев на секунду, он не понимал, что именно лежало под его ногой; всё никак перед глазами не появлялась картина, что это было и что оно делало на полу. Убрав ногу в сторону, а также надеясь, что это был последний «сюрприз» от сестры, Генрих продолжил свой путь. Подойдя вплотную и крепко сжав грубую ткань в руках, он резко раздвинул шторы в разные стороны и, солнечный свет моментально наполнил всю комнату, сильно ослепив молодого человека. Поморщившись с закрытыми глазами, он уже представлял события, что происходят за его спиной. Ориентируясь по знакомым звукам, он создавал в своём воображении подробную картину происходящего.