И тогда я просто стал вспоминать всех хороших учителей, которых я знал в своей жизни. Особенно Наталью Вадимовну, которая для меня образец учителя. Я учился в пятом классе, когда она пришла к нам в класс. Она была худенькая, пожилая, никогда не повышала голос, разве что иногда «звенела», потому что внутри были горячая. Класс, довольно хулиганский, выживший двух или трех учителей до нее, сразу как-то затих. В ней была твердость. Причем не от злости твердость, а от любви к предмету. Ты ощущал, что Пушкин, Лермонтов и русский язык – это что-то реально важное.

Вот ее качества, которые я запомнил:

1. Она всегда настаивала на своем и не давала бездельничать. Не терпела подлости, ябед и т. д., но к тем, кто проявил эти качества, относилась нормально, не мстительно. Т. е. ненавидела поступок, а не человека, который его совершил.

2. она любила свой предмет и ОХРАНЯЛА его от учеников. Ну как бабушка охраняет хрустальную вазу от слишком активного внука. И внук чувствует: «во! ваза-то, оказывается, ценность!» И начинает ее беречь. Ну или хотя бы уважать.

3. уроки у нее были расписаны поминутно и посекундно. Причем не на 45 минут, а минут на 49 – на тот случай, если вдруг класс окажется гениальным (никогда не оказывался). Она точно знала, что должно происходить на 31 минуте урока, на 18-ой, какой словарный диктант будет с 9 минуты по 14-ую и т. д. Если кто-то опаздывал, она говорила: «Петров! Из-за твоего опоздания весь класс – все тридцать человек! – потерял 30 секунд. Мы теперь можем не успеть разобрать дополнительный вопрос!» И это был кошмар. Все начинали работать дико быстро, потому что эти невидимые часы все время словно тикали и надо было успеть:)

И еще все время говорила: «У муравьишки ножки болят».

У Щукина был друг Кутайсов с кафедры языкознания, который долго жил в монастыре, но не монахом, а просто трудником. Потом он вернулся из монастыря и дальше стал изучать свой несчастный санскрит, но при этом отравлял всем жизнь вопросом: «Зачем?»

Например, захочет Щукин накачать себе такой пресс, чтобы об него доска ломалась, а Кутайсов скажет:

– Зачем? Ты что, от этого вечно жить будешь? В инстаграме фотку повесишь, чтобы тебя какой-нибудь Югов тебя лайкнул? Или какая-то непонятная тетя? Самому не противно? Смысл? Зачем это все?

«И, правда, – думает Щукин. – Зачем мне этот пресс? Гадость это и пустота».

И идет есть котлеты.

Или Воздвиженский задумает в очередной раз жениться, а Кутайсов ему такой:

«Ну зачем? Ну скажи мне: зачем? У тебя это все равно на пять минут! Да и чем женщины между собой глобально отличаются? Кто-то ворчит чуть больше, у кого-но ноги чуть длиннее, но это же все такие нюансы! Держись за ту, которая есть! Учись любви и терпению! Если первую любовь потеряешь, дальше только труднее.»

И у Воздвиженского сразу настроение портится, потому что ведь правда это все.

Или захочет Сомов купить себе новую крутую машину, а Кутайсов ему скажет:

«Ну зачем? У тебя что, старая машина плохая? Логика? Смысл? Зачем?»

Сомов хватается за голову.

«И, правда, зачем? – думает он. – Ну зачем мне новая машина? Я ведь езжу только с работы и на работу. Все равно в пробках стою. Да и вообще между „Тойотой“ и „Мерсом“ разницы никакой. Ну, может, кнопок где-то чуть больше. Но я ведь и на „Тойоте“ половины кнопок не знаю».

И настроение у него портится, потому что утрачивается смысл и цель. Он так «Мерс» хотел, а ему надежду убили.

По этой причине Кутайсова все терпеть не могли и сразу начинали убегать, как его увидят. Кутайсов вслед никому не бежал, но только по коридору гулко разносился его вопрос: «Заче-е-ем?»

Была в университете преподавательница Сидорова – маленькая большеглазая женщина. Все в жизни у нее было анекдотично и дико неправильно. Если надо кому-то ошибиться поездом или автобусом, то это будет Сидорова. Если утюг кому-то на палец ноги упадет, то тоже Сидорова. На все ужасы жизни она реагировала одним-единственным образом – рожала ребенка.

С соседями поссорится – родит ребенка. Не сможет кредит отдать – родит ребенка. Посмотрит турецкий фильм, где главную героиню зовут Айгуль – родит ребенка и назовет Айгуль. Будет Айгуль Сидорова, крещенная как Алевтина. Ну и другие поступки в этом же роде.

И непонятно было, как она вообще выкручивалась, но все как-то само собой складывалось, пусть криво и косо, хотя и раздражала эта Сидорова начальство довольно сильно. Нельзя было сказать, что Сидоров – хороший педагог или сильно умная мать. Она, например, считала, что Пушкина зовут Александр Петрович. Так и на лекциях говорила: «Александр Петрович Пушкин».

Профессор Сомов на нее накричит, за голову схватится, а Сидорова испугается, родит ребенка и уйдет года на три в декрет. Потом вернется, опять Пушкина Петровичем обзовет и ничего ей за это не будет, потому что она уже опять в декрете.

– Я чувствую, что стратегия выживания Сидоровой вполне определилась! – сказал профессор Щукин. – Она, конечно, бредовая эта стратегия, но чисто подсознательно ощущаешь, что из всей нашей кафедры одна только Сидорова на верном пути.

На кафедре фольклора было две аспирантки – Даша и Глаша. Обе кругленькие, румяные, не слишком стройные, но очень крепкие. В стиле «коня на скаку остановит». Когда ломался лифт, их вечно отправляли таскать с первого этажа на девятый песок и стройматериалы, потому что мальчики на кафедре фольклора были какие-то сильно фольклорные. Они обычно бежали перед Дашей и Глашей и открывали им двери, чтобы им легче было проносить мешки с цементом.

Даша и Глаша ныли, но не потому, что им было тяжело таскать мешки, а просто обидно. Что они, лошади, что ли?

Но в остальном Даша и Глаша были очень разные. Даша постоянно занималась самосовершенствованием. Ходила в залы, пыталась сформировать идеальную фигуру, худенькую такую, с тонкими ножками, с осиной талией, такую, какую она сама себе мысленно нарисовала. Возможно из-за перетаскивания мешков по 50 кг, ножки у нее тоненькими не становились, щеки были такими же круглыми и розовыми, и Даша ходила все время злая. Даже Маргарита Михайловна ее не то, чтобы боялась, но лишний раз не связывалась.

Если ей попадался фольклорный мальчик, Даша плечом впечатывала его в стену. Потому что обидно же – ты формируешь идеальную фигуру, может, для него же, а этот гад тебя боится! Издали еще начинает дрожать и прятаться.

Глаша же относилась к своей фигуре равнодушно. В спортивный зал сроду не ходила. Была веселая. Ела все подряд. И, несмотря на то, что красавицей не была, всегда имела кучу поклонников и друзей.

– Смотри! – сказал Воздвиженскому Щукин. – Тут две психологические установки.

Установка Даши: «Я буду счастлива, только когда достигну пункта А». У каждого пункт А свой. У кого-то тонкие ножки и осиная талия, у кого-то диссертация, у кого-то еще что-то. Если же пункт А достигается, то человек все равно не становится счастливым. Он поспешно изобретает себе новый пункт А. Например, я должен купить квартиру и тогда уж… Потом достигает и этого, и снова ищет новый пункт А. И опять что-то не так. То есть идет установка на результат. А установки на процесс нет.

Установка Глаши: «Я буду счастлива уже сегодня и сейчас. И не буду заморачиваться!» Это установка на процесс. Тоже есть ряд минусов, но так однозначно веселее.

– А ты Глаша или Даша? Ну по установкам! – спросил Воздвиженский.

– Я Щукин, – сказал Щукин. – Ну и, наверное, немножечко Даша.

Воздвиженский подумал немного, погрыз карандаш и на листе бумаги написал:

«Спорт и ментальность. Как визуализировать и сформировать идеальное тело». – 999 руб.

«Как обрести уверенность и полюбить свое тело таким, какое оно есть». – 1000 руб.

– Чего ты делаешь? – спросил Щукин.