Когда они ушли, оживление в бухте не прекратилось. Все прощались с временным пристанищем. Многие с показным небрежением сбрасывали в общую кучу халаты и футболки, отказывались, как бы их ни уговаривал старик Баньяга, заниматься рыбалкой и в нетерпении расхаживали по пляжу, будто из-за ближайшего мыса в любой момент мог выглянуть борт посланного им на выручку катера. О благоустройстве лагеря никто не хотел и слушать – Самоедов и Альварес утратили власть над людьми. Михаил Аркадьевич с женой в итоге отправились к сигнальному костровищу нести оставленную другими вахту.

К обеду оживление стихло. Выжившие рассредоточились по пляжу и упрямо смотрели в море, но больше не обменивались поздравлениями. К вечеру, вымотанные слишком уж яркой вспышкой надежды, начали украдкой собирать поспешно выброшенные халаты. На море они поглядывали без прежнего воодушевления, а к закату собрались у сигнального костровища.

Первая экспедиция возвратилась к обеду следующего дня. Выйдя к костровищу, они уселись напротив группы встречавших и долго не решались заговорить. Возможно, предпочли бы для начала отдохнуть, однако Михаил Аркадьевич заставил их рассказать об увиденном.

Выяснилось, что первая экспедиция без труда прошла по тропинке, намеченной дочерью Самоедова, и выбралась на пограничную гряду, отре́завшую бухту Спасения от прочего острова. Гряда, в сущности, была оконечностью юго-восточного отрога, приставленного к единому островному хребту. Одна из столовых вершин хребта вздымалась километрах в восьми на северо-западе. Впереди лежал гористый склон, поросший тёмно-зелёной растительностью, до того густой, что в её переплетении не удавалось рассмотреть ни прогалин, ни речного русла. Габриэль подметил, что низкие облака на северо-востоке подсвечены зеленоватыми бликами – отражённым от мелководья солнечным светом. Идти туда не было смысла, путники вновь уткнулись бы в морской берег, и они пошли на юго-запад, обходя заросшие лощины и предпочитая двигаться по низинным выступам мелких отрогов.

За экспедицией увязался пёс Стинки. Кличку ему дал Тёрнер. Мактангол понадеялся, что пёс выведет всех к какому-нибудь поселению, однако вскоре Стинки исчез, и проследить за ним никто не успел.

Шли тихо, без лишних разговоров. Опасались встретить беглеца Мануэля. Всем запомнились слова Самоедова: никто не знает, чего ждать от такого человека. Искали подходы к основному отрогу, но неизменно упирались в скальную стену или затянутый подлеском вулканический курумник – нагромождение базальтовых валунов. Пройдя несколько километров вдоль южного берега и не обнаружив следов цивилизации, повернули на север – там накаты главного отрога измельчали и одолеть их было значительно проще.

Перевалив холм, экспедиция добралась до зловонной долины, которую дочь Самоедова назвала Гиблой. Долина началась разливом выходившей из неё реки и была отдана мангровому лесу.

Путники, едва ступив на его порог, увязли в топком иле, но настойчиво шли вперёд, надеялись продвинуться вдоль русла к столовой вершине. Под ногами булькала красноватая жижа. Потревоженная, она испускала гнилостное зловоние. Стоячие озёрца кишели москитами, они беззвучным облаком опускались на людей и заставляли их истово хлестать себя стеблями сорванной травы.

Чем выше поднимались путники, тем сложнее давался каждый новый шаг. Они перепачкались и выдохлись, вынужденные перебираться через туго сплетённую сеть мангровых корней. От влажного воздуха и общей затхлости кружилась голова. Кожистые, покрытые соляным налётом листья мангров липли к телу, с ветвей падали чёрные пиявки. Птицы брезговали пологом Гиблой долины, их не прельщало даже обилие крупных насекомых. Единственными звуками, наполнявшими округу, стали чавканье ила и шлепки по искусанной москитами коже.

Первой, доведённая до слёз, не выдержала Клэр. Нащупав за ухом очередной бугорок присосавшейся пиявки, она заявила, что возвращается к берегу. Следом сдались Габриэль и Маурисио. Наконец Мактангол признал, что подняться по болотистой реке к столовой вершине невозможно. Проще уж напрямую карабкаться по скалам южного отрога. Мактангол стоял на месте, всматривался в завесу узловатых корней – они свешивались из не успевших опасть плодов и деревянистыми щупальцами утыкались глубоко в ил, – затем побрёл обратно.

Вернувшись к устью реки, экспедиция попыталась пройти вдоль берега на север, но там уткнулась в простиравшийся на добрые три-четыре километра гребенчатый откос, целиком заваленный базальтовыми глыбами. Маурисио заявил Мактанголу, что лучше повеситься на ближайшем суку, чем продолжать путь по скользким камням. Участники экспедиции его поддержали, и только Рита задорно перебиралась с одной глыбы на другую – выискивала проходы между зубцами гигантской гребёнки. Её живость никого не впечатлила, ведь дочь Самоедова единственная отказалась продираться по руслу Гиблой реки, будто наперёд знала ошибочность выбранного направления.

Путники повернули назад. Перебрались через южные накаты главного отрога и задержались на ночёвку. Пополнили запасы пресной воды – набрали её в захваченный из лагеря гермомешок, однако к ужину раздобыть ничего не сумели. Наутро они едва плелись, выискивая проторённую тропку от бухты Спасения и с трудом находя собственные следы. К сигнальному костровищу спустились грязные, со слипшимися от ила волосами. Ответив на докучные вопросы Самоедова и Тёрнера, ломанулись к пляжу – отмокать в морской воде и пить подготовленные для них кокосы.

Выжившие хотели в бытовой суете отвлечься от несчастий. Самоедов и Альварес только успевали распределять задания. Им удалось нарастить пальмовый навес над общим хранением в лагере, расширить тропу к скальному выступу, расчистить сам выступ от нависавших над ним кустов и, чему особенно радовался Михаил Аркадьевич, вдвое увеличить сигнальное костровище – когда оно полыхнёт, огонь взовьётся метров на шесть.

Желающих участвовать во второй экспедиции оказалось мало. В её успех никто не верил, а вновь блуждать по мангровому лесу не согласился бы даже исполнительный Габриэль. В итоге Самоедов отрядил в путь Багвиса и Маурисио, а Тёрнер – преданного ему Мактангола и свою филиппинскую жену Диану. Участие Риты не обсуждалось, все понимали, что ни мать, ни отец не удержат её в бухте Спасения. Состав экспедиции ограничился бы пятью участниками, но к ней присоединился Лоран. Француза соблазнила возможность сопровождать Диану – вдали от американца и в тягостной обстановке, где филиппинке «потребуется его мужская поддержка». К Лорану присоединилась Клэр, а вслед за ней на разведку вызвался идти и Дима.

К организации второй экспедиции Самоедов подошёл более основательно. Вчера весь улов скормил её будущим участникам. Старик Баньяга заготовил им впрок дюжину вяленых рыбёшек. Филиппинцы намесили кашицу из кокосовой мякоти и внутренностей морских ежей – залили её во фляги из кокосовых скорлупок. Кроме того, второй экспедиции Михаил Аркадьевич выдал две дюжины пакетиков кофе «Грейт тейст» и доверил им единственную кружку. Путники рассчитывали отправиться сегодня утром, однако на рассвете выяснилось, что Адриан забыл с вечера наполнить гермомешок пресной водой. Выход отложили почти на час, и Дима с французами уединились у могилы капитана Алистера. Там и задремали, пока их не разбудил Самоедов.

– Любопытно, – глядя на курган, промолвил Михаил Аркадьевич. – Можно сказать, нам повезло.

– О чём вы?

– Мы наблюдаем за тем, как тысячи лет назад в дикости зародилось земледелие.

– Не понимаю.

– Могила. Помнишь, в неё положили кокос? Древние поступали так же. Старались задобрить мертвеца, давали ему в путь драгоценные плоды.

Дима с Михаилом Аркадьевичем говорили по-русски, и Клэр, сидевшая рядом, выглядела озадаченной.

– И они прорастали, – продолжал Самоедов. – Появление плодовых деревьев на могиле древний человек объяснял могуществом загробного мира, а потом сообразил, что дело в удобренной и вспаханной земле.

– Удобренной мертвецами?