– Имя многое значит. Оно привязывает нас к жизни.

Рита смотрела на Роуз с восхищением. Расплакалась, видя, с каким рвением та помогает другим. Бедняжка Майкл дрожал. Так и не оклемался. Следовало разжечь костёр, чтобы отогнать от него ночную прохладу, но спичек или зажигалок ни у кого не нашлось. Рита и сама мёрзла после часов, проведённых в море. У Майкла даже утром, когда его обожгло филиппинское солнце, ногти оставались синими. Он бредил. Обеими руками обхватывал бейсболку с надписью «Вперёд, „Пантеры“!», словно она была спасательным кругом, способным вытащить его из пучины безумия. Тихонько бормотал, а потом начинал дёргаться, извиваться и кричал:

– Замолчи! Замолчи!

Крик сменялся стонами и просьбами не прогонять его. Майкл не утихал. Иногда выворачивался лицом в песок, и приходилось вновь откидывать его на спину. Аналин заботилась о нём. Вливала ему в рот кокосовую водичку. Жажда мучила всех выживших. Каждый, добравшись до берега, в первую очередь просил воды: пальцами трогал обожжённые солью губы и показывал воображаемую бутылку – опасался, что его не поняли и только поэтому не торопятся напоить. Ведь на пароме, в столовой, стояли ряды бутылок.

Десятки, сотни. Почему же тут нет ни одной! О жажде удалось забыть, когда Габриэль, палубный кадет с «Амок Лайта», нашёл кокосовую рощицу.

Песчаная полоса, отделявшая берег от моря, протянулась дугой метров на пятьсот, и по всей длине её окаймляли колючие заросли – в такие не протиснешься и на шаг. За ними начинался подъём, он уводил ввысь, пока не оканчивался клубами разноуровневой растительности и выступами серого камня. На севере песчаная дуга становилась совсем узкой, метров двадцать шла извитой полоской вдоль прибрежных глыб, затем вовсе пропадала. На юге дуга обрывалась резко – песок упирался в покатую грудь валуна, изъеденного выщерблинами и сверху обложенного неизменными зарослями кустов. Вода протесала под валуном углубление – он будто приподнял каменный подол, пуская под себя волны, и те даже в штиль гулко шлёпались в его изножье.

Габриэль попробовал вскарабкаться на валун и тогда разглядел, что неподалёку за пригорком открывается проход, который на десяток метров уводит в глубь острова. Там и обнаружилась рощица кокосовых пальм. Их безлистые стволы вздымались над прочим лесом, но от моря были незаметны, так как терялись на фоне зеленеющего за ними скального подъёма. Перистые кроны пальм клонились, обвешанные кокосовыми гроздями, в каждой – по доброй дюжине зелёных и коричневых орехов. Не меньше орехов лежало внизу, на окружавшей пальмы сети из тонких, с виду иссушенных корней. Габриэль вернулся на берег довольный, позвал остальных следовать за ним. Многие расстроились – ждали, что он приведёт их к туристическим домикам или хотя бы к дороге, но вскоре набросились на кокосы.

Ножа ни у кого не было. Адриан, второй механик с «Амок Лайта», извлёк из рабочего комбинезона коротенькую отвёртку, но кожура и волокнистый слой зелёных кокосов оказались настолько мягкими, податливыми, что с ними без труда справлялось и каменное рубило – главное, бить им вдоль едва намеченных волокон, а не поперёк. Каждый подыскал себе подходящее рубило под прибрежным валуном и смог напиться прозрачной, чуть сладковатой водички.

Рита заметила, что Габриэль, вытряхнув последние капли в рот, торопился расширить проделанное отверстие – пальцами выскребал маслянистую мякоть. Вскоре так начали делать все остальные. Мякоть лопалась, будто сгустки мёртвой медузы, и Рита брезгливо морщилась, но затем признала, что та вполне съедобна, а по вкусу отдалённо напоминает белый слой дынной корки, из которого делают цукаты.

Адриан, орудовавший отвёрткой, выпил воду сразу из четырёх кокосов. Его стошнило. Послышалось недовольное ворчание вокруг. Никто не помог упавшему на колени филиппинцу. Даже Роуз осталась безучастной к его слабости. Впрочем, Адриан быстро пришёл в себя и взялся бы за пятый кокос, если бы Габриэль его не остановил.

Утолив жажду, филиппинцы, а их среди выживших было большинство, вернулись на берег. Роуз и Аналин захватили два кокоса для Майкла, по-прежнему лежавшего без чувств на том месте, куда его вынесли ночью. Иностранцы остались под пальмами, среди них два француза, Клэр и Лоран, четверо русских, Самоедовы и кудрявый парень, оставшийся без трости, и один американец – Тёрнер, везде ходивший в сопровождении юной филиппинки.

Маме Тёрнер не понравился, и она старалась держаться от него подальше. В полноте американца, в его ярко-жёлтой гавайке, коротких шортах, открывавших массивные колени и кучерявую поросль крупных ног, да и в самом поведении угадывалось нечто надменное, скабрёзное. Когда рядом проходил кто-то из мужчин, он непременно клал тяжёлую руку на плечо Дианы, своей подруги, будто обозначал власть над её юностью. Диана прикосновения Тёрнера принимала спокойно, иногда ластилась к нему, в остальном нежности не выказывала. Рита не отводила взгляда от этой разновозрастной парочки. Ей было приятно смотреть на американца – приземлённого, житейски удовлетворённого человека. Хорошо просто знать, что он существует. В меру патриотичный, уверенный в себе и во всём, что очевидно. Спокойно толстеющий по вечерам на диване перед телевизором с ведром крылышек из «Кей-Эф-Си». Воспринимающий жизнь как прямое, проходящее сквозь время шоссе с заранее отмеченными вехами заправочных, мотелей, кинотеатров и завершающим поездку кладбищем. И страшно будет, если подобный человек сломается. Не хотела бы Рита увидеть в глазах Тёрнера отчаяние.

Сейчас американец сидел под пальмой с видом туриста, который приехал в гостиницу слишком рано – до того, как успели подготовить номер, и теперь вынужден коротать время на пляже, ожидая, пока горничные стелют ему белоснежное бельё и набивают мини-бар шоколадками. Рита обрадовалась, когда он достал из рюкзачка Дианы упаковку чипсов. Своего рюкзачка у Тёрнера не нашлось. Он бы не стал ничего носить. Только поясную сумку с документами и деньгами – средоточие его спокойствия. Дешёвые «Джек эн Джилл» со вкусом сметаны и лука. Как же волшебно они хрустели! Клэр и Лоран с завистью поглядывали на Тёрнера. Рита не завидовала. Просто наслаждалась тем, с каким привычным довольством ест Тёрнер. Каждый хруст, вырывавшийся из его по-бабичевски полных, плотоядных губ, говорил:

– Всё будет хорошо.

На пароме многие тщились спасти чемоданы, за борт вываливались в обнимку с вещами, но среди выживших мало кому удалось сохранить хотя бы маленькую сумку. И если в ней было что-то съедобное, вроде батончика или яблока, управлялись с ними украдкой, стараясь не привлекать внимания. Рита выбралась на берег с зелёненьким «Дойтером», подаренным ей на шестнадцатилетие – тогда папа положил в него пятитомник «Хроник Амбера» с дополнительным шестым томом. Хмурые и суровые книги, целиком Рите не поддавшиеся, томились на угловой полке в Первомайском. Каким же далёким сейчас казался Иркутск… Когда на пароме прогремел второй взрыв, мама сама накинула Рите рюкзачок, и тот чудом продержался на плечах. Теперь у Самоедовых под рукой лежали крем от загара, разбухшая от воды тетрадка, дорожная аптечка и дюжина кошачьих паучей. Будет чем угостить котов в ближайшем поселении.

Роуз говорила, что выживших вынесло на крупный остров вроде Миндоро или на один из островков у его побережья. Если бы не чащоба, отрез́ авшая берег от прочей суши, кто-нибудь отправился бы за помощью. Уставшие и напуганные, все предпочитали ждать спасательный катер или вертолёт.

– Что? – Роуз заметила недоумение Риты. – Думала, мы на необитаемом острове? Надеялась на приключение, вроде как в фильме, и будет весело? Так вот ничего весёлого! Тут люди погибли.

Рита не обиделась. Видела, что филиппинка хорошая, а грубостью подбадривает саму себя. И грубит только сильным. Значит, и Риту считает сильной. О слабых Роуз заботилась. В отличие от Тёрнера и Лорана, не ругалась на Кларису, когда та спрашивала про телефон. И ухаживала за хрупкой Аналин – вскрывала для неё кокосы, а ведь они не были подругами, познакомились утром на пароме.