И вот ему тридцать три. И он один посреди равнодушного моря.

Солнце припекало через бейсболку. Боже, как же хорошо, что он сохранил бейсболку! Он молодец! И он выберется. А вместо того чтобы разглядывать пятно от курицы на кроссовках, надо было сразу бежать на прогулочную палубу. Там висело два спасательных круга. Ведь Майкл заприметил их вчера вечером. Оранжевые, опоясанные верёвкой, с белой потрескавшейся надписью «Амок Лайт». Бесполезная мысль. Но приставучая, не дающая покоя.

– Хватит! – Майкл приказал себе забыть про круги.

Ему понравилось говорить с собой вслух. Им будто командовал кто-то старший.

– Ищи спасательный плот.

Майкл погрёб сажёнками туда, где, как ему казалось, затонул паром.

Волны катились мелкие, и не волны – обычная морская рябь, но плыть они мешали. Вода перекатывалась через голову, и тогда начинало жечь глаза.

Нет никакого плота с выжившими. Майкла давно заметили бы. И подали бы ему сигнал. Они ведь должны подавать сигналы. А если добраться до места крушения, там будут обломки. И тела. Обожжённые, раздутые тела мёртвых людей. Майкл перестал грести. Голова раскалывалась. Не удавалось принять решение. Потом Майкл почувствовал в воде привкус топлива и погрёб обратно, правда, долго крутился на месте, в результате не был уверен, что сменил направление. Главное – плыть. И кричать. Что кричать? «Помогите»? Глупо как-то.

– Выкрикивай своё имя.

Да, так лучше. И Майкл начал выкрикивать своё имя. Считал до ста и выкрикивал опять. Когда надоело считать, просто ждал. Ноги устали. Невозможно ими баландать. Ещё чуть-чуть, и сведёт икры. Майкл откинулся на спину. Как же сильно припекало солнце! Рябь не позволяла лежать расслабленно, но Майкл сумел отчасти расслабиться, и тут по телу поползла боль. Заболело всё, что было ненароком ушиблено, расцарапано. Щипало ладони, слезились глаза, хотя Майкл прикрыл их козырьком бейсболки. Но больше всего почему-то саднило левое бедро. Оно стянулось одной гематомой и надрывно пульсировало.

Майкл пробовал по солнцу определить время, но путался. Солнце поднималось в зенит? Или, перевалив за полдень, опускалось к горизонту? Майкл тихонько пел. Разговаривал с собой, вспоминая дни, проведённые в больнице Сент-Клэр. Странно, та неделя на больничной койке выдалась чуть ли не лучшей за всё детство. Мать приносила сладкую картошку и колу, заглядывали друзья, а Патрик притащил охапку комиксов. Майкл не любил комиксы, но листал их, и ему было хорошо. А миссис Грант в школе задала написать письмо Майклу, и писем ему принесли много, и некоторые, кажется, получились настоящими.

На отцовской ферме сейчас проверяли технику и латали коровник. Отец планировал в феврале наконец починить крышу. Эвелин прошла два года назад, а коровы до сих пор томились в старом амбаре и уж точно не выглядели самыми упитанными хайферами на северо-востоке штата Висконсин. Два месяца отец и рабочие провозятся с техникой, а в мае завезут навоз и подготовят поля к посадке. Ферма провоняет машинным маслом и навозом. Отец заранее наметит чересполосицу кукурузы и люцерны. А когда начнут косить люцерну, всюду проникнет её сладковатый запах. Им пропитается даже подушка в мансарде, где спал Майкл.

Зря он уехал. Лучше бы остался.

«И что, чёрт возьми, ты будешь делать?»

«Тонуть, папа. Я опять буду тонуть. Но тебя не будет рядом, чтобы спасти меня, как тогда на озере. И как потом на реке».

Майкл выпрямился в воде. Захотел пи́сать. Только что не хотел, а тут вдруг начались спазмы, будто он терпел целые сутки. Решил приспустить джинсы и вспомнил, что моча привлекает акул. Кровь, моча и рвота. Майкл видел по «Дискавери». Но терпеть невозможно… Майкл поплыл. Пробовал писать на ходу. Не получалось.

В итоге останавливался, выпускал маленькие порции мочи прямо в джинсы и тут же отчаянно лупил руками, стараясь уплыть подальше. Прежде чем закончил, вымотался. Сердце колотилось, разрывая грудь, и не успокаивалось, как бы долго Майкл ни лежал на спине.

Ветер остался прежним, а волны усилились. Они поднимали на свой покатый гребень, опускали в ложбину и поднимали опять. Майкла укачало. Лежать неподвижно не удавалось, и Майкл поплыл. Выбрасывал онемевшие руки, и они безвольно шлёпались в воду. Он плакал и кусал губы. Опять тихонько пел, сбиваясь со слов на обычный вой. Отцу не понравилось бы, что его сын скулит. Майкл никогда не плакал при отце. Даже в день, когда похоронили тётю Харпер. Плакал позже – в подушку, пропахшую сладкой люцерной.

Почему он не на ферме? Что он забыл на Филиппинах?

«Останови этого кретина! Вернись сейчас же!»

Во рту пересохло. Кажется, обгорела шея. Её натёрли наждачкой. Но ссадины и царапины больше не зудели по отдельности. Саднило всё тело сразу. Только ушиб на бедре напоминал о себе и заставлял держать левую ногу согнутой.

Между волнами мелькнуло тёмное пятно.

Акула.

Майкла обдало холодом, и на мгновение боль отступила.

Нет, не акула. Человек.

Там был человек. Живой. И он боролся за жизнь.

Испуг прошёл, а холод остался. Солнце выжигало узоры на открытых участках тела, в несколько минут высушивало просоленную бейсболку, и приходилось окунать её, чтобы не напекло голову, а по телу шла морозная дрожь. Совсем как в реке Оконто.

Майкл не знал, как поступить. Там человек. Вдвоём, наверное, проще. Он давно не выкрикивал своё имя. Двоих быстрее обнаружат с вертолёта. Ведь скоро тут начнут кружить спасательные вертолёты и… Там, между волнами, – женщина. Она едва держалась. Так разбрасывала руки, будто к ногам у неё привязаны пятидесятифунтовые гири и нужно рваться вверх, чтобы не опуститься вниз.

Майкл… он бы позвал на помощь, дотащил бы до берега. Но звать некого, и берега поблизости нет. Всё без толку. Какой от него прок? Женщина с гирями на ногах утянет его на дно… Никаких шансов… Нужно отплыть подальше от неё. Она вцепится в Майкла, как в оранжевый спасательный круг с белыми буквами «Амок Лайт». Вместе они обречены. Но нельзя же… Можно!

Майкл заторопился прочь. Не оглядывался, не задумывался. А когда услышал женщину, поплыл быстрее. Она его заметила. И теперь умоляла вернуться. Вслед Майклу нёсся сухой крик обезумевшего человека. Дальше, дальше. Или зажать уши, чтобы не слышать. Ноги отказывали. Резиновые руки безвольно подгибались – уходили в воду раньше, чем удавалось забросить их вперёд. Майкл остановился, и перед взором, мельтеша, побежали разноцветные точки. Его накрыло пёстрым покрывалом, из которого не получалось вывернуться, как ни отмахивайся, как ни крути головой.

В глазах – синеющая пустота. И банка яблочного джема. Подсвеченная снизу банка. То ли огромная, как затонувший паром, то ли обычная, но поставленная перед носом. В её стекле вспыхивали улыбки и вывешенные на бельевой верёвке маски застывших эмоций. Потом банка лопнула, и Майкл очнулся. Понял, что потерял сознание. В испуге задёргал окаменевшими ногами. Догадывался, что обморок был кратким. Нельзя так напрягаться. Если обморок повторится, он утонет.

Окунулся, чтобы смочить бейсболку. Ладонью стёр с лица струйки солёной воды – увидел посиневшие ногти и сморщенные подушечки пальцев. Майкл покачивался на волнах и думал о женщине. Вслушивался в морскую тишь; человеческого голоса не различал.

– Ты её убил.

– Нет, она… Что я мог? Что?!

– Убийца.

– Нет… Не надо.

Майкл опять плакал. Изводил себя, проклинал.

– Что я мог…

Волна поднимала его бесчувственное тело, и Майкл оказывался над остроконечными листьями кукурузы. Скатывался в ложбину между волнами и попадал на полосу люцерны, уютно спрятанной и такой мягкой, ароматной. Нет! Рванул назад. Туда, где была женщина. Тело трясло от холода, и сердце по-прежнему надрывалось, однако он плыл. И кричал. Звал женщину. Останавливался оглядеться: не мелькнёт ли тёмное пятно. Бросался из стороны в сторону. Ловил волну и выдёргивался из воды, но едва приподнимался над её поверхностью, потому что ноги не слушались.

Майкл не сдавался. Сказал себе, что смирится лишь в ту секунду, когда опять потеряет сознание или умрёт от истощения, а пока будет искать. Должен найти… Обязан!