Я забрал у него листок.

Как выяснилось, упавшее под кровать гувернантки письмо, было адресовано не Лукреции Гийер, а мне. И отправлял его никто иной, как Робер Николас Мунтэ, отец Эмили.

«Пишу к вам с тревожными вестями», – письмо начиналось с главного, без лишних растрат на любезности. – «Увы, но сопровождающая мою дочь гувернантка оказалась замешана в приключившемся на смотринах скандале. После многочисленных допросов и обещания денежного вознаграждения, Оливер Брун, главный виновник случившегося, наконец сознался, что надоумила его на этот поступок госпожа Лукреция Гийер. Заманив этого проходимца щедрым приданым моей дочери, она обещала помочь в её соблазнении, за что хотела получить внушительную плату из того же приданого, если свадьба состоится.

Прошу вас немедленно заключить госпожу Гийер под стражу и не выпускать её вплоть до моего скорого приезда. Мне понадобится несколько дней, чтобы завершить дела в Эргейбе и отправиться в дорогу к вам.

И молю вас, Алан, сберегите мою дочь.

Робер Николас Мунтэ,

Граф Эргейбский».

– И всё-таки это была гувернантка, – только и мог я изумиться. Коварство этой сухопарой и строгой женщины оказалось для меня неожиданностью. И даже когда Кэт обвинила Лукрецию Гийер в воровстве моей корреспонденции, признаться, я не поверил. – А что с кучером? Нашли кого-то?

– Про того, кто увёз, пока ничего…

– Не с этим, – оборвал я господина Орно на полуслове. – Что с тем, кто поедет со мной в пустыню.

– Все отказались, милорд.

– Скажи им, если никто не согласится, Флуэн останется без эрра, – вспылил я. – Мне не нужно герцогство, где живут одни трусы.

– Ваша светлость… – управляющий покачал головой. – Боюсь даже так… Все понимают, что в бурю…

– А если кто согласится, получит в награду пять соток земли в крестьянских угодьях. Покажется мало, торгуйся и предлагай больше, пока не найдёшь добровольца. Всё, иди, – приказал, борясь с нарастающей паникой. Буря за окном усилилась, и теперь пыльный ветер вгрызался в стены дома и гудел.

Вальд, мрачный и уставший, вглядывался в окно, за которым виднелась лишь чернота.

– И всё-таки ты выжил из ума, – повторил он. – Лучше дождаться утра и тогда поехать на поиски.

– Да не могу я ждать утра! Уж лучше сгинуть этой ночью вместе с Эмили, чем оставить её одну. Я бы и без кучера поехал, но они знают пустыню намного лучше меня.

– Там ни зги не видно! – взорвался Вальд.

– И всё равно поеду.

Весь покрытый пылью Господин Орно вернулся спустя добрых полчаса и привёл с собой угрюмого кучера лет пятидесяти. Уже седого, но ещё крепкого телом.

– Один гектар, – отчитался управляющий. – Землю нужно отписать до поездки, чтобы в случае… – он вздохнул. – Чтобы досталась детям, – подытожил он.

– Срочно готовь бумаги. Я подпишу и поставлю печать.

Когда все приготовления были завершены, мы с кучером, укутавшись в плащи и натянув на нижнюю половину лица повязку от пыли, направились на улицу. Вальд злой и никак не замолкающий следовал за мной. Он вышел из дома, закашлялся от пыли и закричал:

– Проклятый остров! Если бы не он, одного бы тебя я ни за что не отпустил.

– Береги свою Кэт, – ответил я, натягивая капюшон. Оглянулся на свой дом – оставить его позади было и грустно, и радостно одновременно. Столько лет я верил, что был его заложником, но теперь мог вот так легко распоряжаться своей жизнью. Без оглядки на наследие и на долг. А ведь ничего, по сути, и не поменялось. Просто недавно я повстречал невероятную и сильную девушку, ради которой готов был отбросить все предрассудки, страх и даже равнодушие.

Я поднял взгляд на башню с фамильным вензелем. Из-за пыли его почти не было видно. Порыв ветра совсем загородил его тёмно-серой пеленой, но потом на мгновение стих, открывая вензель взору.

– Вальд, смотри, – я показал на вершину башни. – Мне кажется, или вензель мерцает?

Друг сощурился и поставил ладони по обе стороны от глаз, чтобы загородиться от пыли.

– Бездна меня побери! – воскликнул он. – Мерцает, Алан. Ещё как мерцает. Это же совсем меняет дело, – сказал он обрадованно. – Найдём мы твою Эмили.

– Но у меня по-прежнему нет силы, – ответил я недоумённо, пытаясь перекричать гудящий ветер.

Вальд подошёл ближе, чтобы было проще говорить.

– Неважно, от чьей силы зажёгся вензель. Даже если она не подчиняется тебе, тэинор-то всё равно откликнется. Древо всегда подчиняется эрру. Идём в карету, – он потянул меня за локоть, – я объясню тебе, как нужно слушать землю. Уверен, Твердыня обязательно укажет путь.

Затащив меня в экипаж, Вальд откашлялся от пыли и положил руку себе на грудь.

– Вот отсюда, – заговорил он наконец. – Отсюда идёт связь с древом. Дураки будут говорить, что у эрров, как у берегинь, всё происходит через руки. Но каждый эрр знает, что связь с древом здесь, а руки лишь проводники силы.

Всё, сказанное им, было мне не в новинку. Отец, утратив силу, продолжал надеяться, что хотя бы его сын однажды избавится от проклятья. Поэтому часто рассказывал мне и про древо, и про то, как устроена с ним связь. Но рассказы никогда не сравнятся с делом. Можно бесконечно слушать объяснения, но так и не научиться поступкам.

– Всё это я знаю, – оборвал друга. – И ничего из этого не могу применить.

– Пока мерцает вензель, можешь, – ответил Вальд. – К тому же это твоя единственная надежда. Ехать вслепую сквозь бурю – смело, но глупо, Алан. Ты и сам должен это понимать.

В словах Вальда было зерно истины. Кивнув, я распахнул каретную дверь и спрыгнул на мостовую. Ледяной ветер нещадно трепал мой плащ, но я, не обращая на него внимания, присел на корточки и приложил ладони к брусчатке. Прикрыл глаза и стал слушать. Так, как учил меня отец. И так, как никогда у меня не выходило.

Но в этот раз всё происходило иначе. Камни под руками начали теплеть, и их тепло, проникая сквозь кожу, разливалось по рукам и поднималось выше. Туда, где любой эрр ощущал свою связь с древом и вверенными ему землями.

В груди запекло. Тэинор, который столько лет спал, наконец откликнулся на мой зов. Его пронизывающие землю корни собирали и передавали мне знание. Глубокое и неоспоримое. Я впервые чувствовал Твердыню. Ощущал тяжесть стоящих на ней домов. Сухость и измождённость почвы. Трепет давно погибших кустарников, державшихся иссохшими корнями за твёрдую землю. И я чувствовал Эмили. Одиноко лежавшую в пустыне и живую. Хвала Твердыне, ещё живую!

– Едем, – крикнул я кучеру и, дождавшись, когда Вальд выйдет, запрыгнул в карету. Друг проводил меня обнадёженным и в то же время хмурым взглядом.

Лошади, напуганные бурей, ржали и слушались кучера неохотно. То и дело останавливались или вовсе начинали гнать, норовя уйти с дороги и затащить нас в одну из трещин в почве. Именно поэтому с такой неохотой и брались за подобные заказы. Опасность представлял не только холодный и пыльный ветер, но и местность, по которой предстояло двигаться. Сбиться с пути и угодить в широкую и глубокую расщелину – вот чего на самом деле боялись.

Кучер время от времени сам останавливал карету, успокаивал лошадей и присматривался к почве у нас под ногами – искал заполненные пылью борозды дороги. Проверял, не ушли ли мы с неё ненароком. А я в то же время прислушивался к Твердыне и указывал кучеру направление. Тот кивал, припоминая карту дорог и развилок, и молча возвращался на козлы.

Сидя в экипаже и вглядываясь в ночь, я нервничал всё больше. Мы продвигались слишком медленно. Пыльный полог в небе, до этого чёрный, начинал сереть – а значит, приближался рассвет. Даже ветер стал немного тише, хотя холоднее. Такие пыльные бури всегда случались в преддверии смены сезонов.

Осень во Флуэне бывала относительно тёплой, но короткой и переходящей в зиму резко. До того как пустыня расползлась по этим землям, перемене сезона предшествовал обычный шторм. Дождь, и ветер, и иногда град. Потом теплело ненадолго, деревья за это время успевали сбросить листья, и вскоре приходили уже затяжные холода. Сейчас же вместо дождя и града, ветер приносил с собой пыль. Она лезла в глаза, и в лёгкие, и в наши дома. Напоминала нам о том, во что превратился Флуэн за последние годы.