Я держала при себе «Эпипен» словно свою третью руку, отказывалась от прививок от аллергии и избегала не только миндаля, но и всего, что казалось мне подозрительным. Исключение составила моя новая знакомая Либерти.

Сначала я упорно отрицала ее методы лечения. Но те, кто шли на это, были еще большими чудаками, чем она. Спустя несколько недель ее колдовства, в течение которых я завтракала цветной капустой и картофельными чипсами, а она массировала меня мини-массажером, я могла спокойно есть миндаль. Я никогда больше не буду предвзято относиться к колдовству. Для меня это в прошлом.

– Что за кислая мина, Шарлотта? Тебе удалось поговорить с Филиппом?

Пока она уткнулась своим большим носом в таблицы, я любовалась ее одеждой в стиле бохо. С ее огненно-рыжими волосами, ниспадающими на плечи, она бы выглядела шикарно, даже облачившись в скатерть. Я никак не могла угадать ее возраст. Кое-кто из местных поговаривал, что ей было около семидесяти, но ее упругая кожа и детский взгляд зорких глаз создавали иллюзию пятидесяти. Она утверждала, что оставаться молодой и с гладкой кожей ей помогает естественный образ жизни, который она ведет. Никакого алкоголя или лекарственных препаратов, десять стаканов воды в день, мюсли, органические продукты без консервантов, без глютена – с таким же успехом я могла бы есть одну капусту всю оставшуюся жизнь. Но я была убеждена, что дело не только в этом. Некоторые люди были посланы на эту землю, чтобы делать добро, быть самим добром. Либерти в прямом смысле спасала людей. Я думаю, что Бог хранит ее в знак благодарности.

– У нас с Филиппом все хорошо, – ответила я, избегая ее взгляда.

– Ты совершенно не умеешь врать, Чарли.

Я полюбила Либерти и как подругу, и как нового члена своей семьи.

Она была мне словно старшая сестра, любимая тетя и первая, кто вернул мне покой, утраченный из-за отсутствия матери. Она была всем вышеперечисленным, но больше всего она была тем человеком, от которого я не могла спрятаться, человеком, который всегда говорил мне правду.

– Вчера ты сказала, что собираешься поговорить с ним, – сказала она, уперев руки в бедра. – Вчера ты вышла отсюда с планом. Ты собиралась рассказать ему о своих чувствах… о том, что тебе от него нужно.

Я замолчала, чувствуя, как она дергает за ниточки, которые связывали меня с моим женихом. Казалось, будто наш с ним спор произошел целую вечность назад. А потом из-за звонка Наташи подозрения нахлынули снова.

– Может, я параноик, может, у него просто стресс… Он много работает. Я последний человек, чье нытье ему нужно слышать, когда он появляется на пороге.

Я сказала все это одним убедительным предложением, задаваясь вопросом, видит ли Либерти меня насквозь, позволяет ли ее колдовство читать мои мысли.

– Шарлотта Майерс.

Она называла меня так, когда хотела привлечь мое внимание. Я посмотрела ей в глаза, и это тепло не могло не стереть мучительные эмоции.

– Ты обещала мне, Шарлотта.

В маленьком кабинете раздался звон колокольчиков, и вошел следующий пациент. Либерти подошла к ней и поздоровалась, а я вернулась к рутинным задачам: заполнять документы, отвечать на телефонные звонки и ждать прибытия отца и сына. Я не хотела говорить о Филиппе. Или о расстоянии, которое возникло между нами с тех пор, как он надел кольцо мне на палец три месяца назад.

Когда дверь офиса снова зазвенела, пришли Бен и Джимми.

– Привет, Джимми! – я приняла сияющий вид специально для угрюмого мальчика с пухлыми щеками.

Либерти уделила им много внимания, оценив храбрость Джимми и его непростую поездку в больницу. Мальчика ее внимание не смутило.

Она перевела взгляд на его отца.

– Рада видеть вас здесь, мистер…

Мужчина протянул руку.

– Зовите меня Бен.

– С моей соратницей Шарлоттой вы уже знакомы, – произнесла Либерти, показывая в мою сторону.

Мы помахали друг другу, и Либерти присела, чтобы пообщаться с насупившимся Джимми. Ее браслеты звенели, и в глазах мальчика отражалось их сияющее золото. Его нижняя губа дрожала.

– Мне будут делать укол?

Либерти положила руки ему на плечи.

– Никаких уколов и больше никаких игл.

Затем она протянула мизинец. Джимми сомневался, стоит ли принять ее предложение, а его отец наблюдал за этим, слегка его подталкивая, пока их мизинцы не сплелись.

Наблюдая за тем, как Либерти ведет их по коридору, я почувствовала глубокую тоску. Ее вызвал вид любящей руки Бена, лежащей на спине его сына, и стоило этому чувству возникнуть, как по моему телу пробежала волна. Поездки Филиппа, которые когда-то были приемлемой частью наших отношений, чем-то, что я не раз защищала, потому что их наличие делало нас лучше, когда мы были вместе, стали отходить на второй план перед чем-то другим. Чем-то, что все это время оставалось в тени.

Я проглотила ком в горле, ту боль, из-за которой мне было трудно говорить, и сосредоточилась на пути, который начинался сейчас для Джимми – и для Бена.

Стопка файлов передо мной манила – расписание приема пациентов, головоломки, которые предстояло решить, – в то время как в воздухе звучал рассеивающий тревоги голос Либерти. Она внимательно изучала историю болезни Джимми, выписывая себе на листочек аллергены, подтвержденные его врачами.

Я восхищалась приверженностью Либерти методу NAET, но он подходил далеко не всем. Не смотря на противоречивость метода, некоторые обращались к нему как к крайней мере в приступе отчаяния. И когда я слушала, как за стенкой Либерти объясняет метод, описывая, как при помощи кинезиологии – проверки мышечного тонуса – выявляются различные виды аллергии и реакции, это напоминало мне об абсолютной его непригодности.

– Любой человек с тяжелой аллергией, как правило, имеет аллергию более низкого уровня, которая повышает уровень гистамина в организме. Например, когда Джимми ест арахис, уровень гистамина уже настолько высок, что вызывает анафилаксию.

Если мы лечим аллергии более низкого уровня, мы уменьшаем уровень гистамина, и организм становится менее чувствительным к арахису.

Бен спросил об аллергиях низшего уровня.

– Они есть у Джимми, – сказала Либерти. – Просто не так серьезно проявлялись, как три основные, поэтому вы, вероятно, их просто не заметили. Возможно, он чихал, испытывал легкий зуд или головную боль. Никаких причин поднимать тревогу.

Я слышала голос Джимми. Он повысил голос, спеша поделиться информацией с доктором Скоттом.

– Помнишь тот день в парке? Я тогда сказал тебе, что у меня зуд от сидения на траве?

Бен, кажется, припоминал историю мальчика.

– У него бывали какие-то реакции, но они всегда были умеренными. Парфюм вызывает у него головную боль. Часто бывает заложен нос. Это может быть аллергией?

– Даже не сомневайтесь, – сказала Либерти. – Мы проверим Джимми на пятнадцать основных витаминов и питательных веществ и исключим те, на которые у него обнаружится аллергия.

Как только он пройдет все тесты, а это может занять несколько месяцев, мы сможем перейти на яйца, арахис и глютен. К этим крепким орешкам.

Затем последовал вопрос на миллион долларов.

– Как вы уменьшите его чувствительность?

– Мы еще дойдем до этого, – сказала она. – Для начала давайте завершим тестирование, чтобы понять, с чем мы имеем дело. Джимми будет держать несколько флаконов в руке, а я буду надавливать на противоположную руку. Если рука ослабнет, это будет признаком того, что у него аллергия.

Это напомнило мне день, когда я пришла домой и попыталась объяснить Филиппу, в чем заключается лечение Либерти. Он засмеялся. Его откровенное хихиканье охладило мой энтузиазм. Но вскоре Филипп оживился и с интересом сузил глаза. Он взял меня за руки и сказал, что я могу делать все угодно, если это приносит мне радость, даже если для этого нужно сесть в один сумасшедший поезд с Либерти Скотт. А я еще даже не рассказала ему о лечении.

– Ты хочешь сказать, что за этим дурацким колдовством стоит нечто большее? – спросил он.