Интерес к эпатажу разделили бы пещерные люди. Нарушение норм общества вызывало бы у них скорый отклик, который, правда, вряд ли понравился бы самим художникам. Так сложилось, что хулиганы решили, будто они художники. Возможно, если бы в начале XX века толпы собирались на лекциях по философии, перформанс стал бы направлением любомудрия.

Принято снисходительно относиться к салонным художникам, создающим похожие друг на друга произведения. Хотя, если понимать под салонным искусством потакание вкусу консервативного зрителя, духовные правнуки Марселя Дюшана стали именно академиками. Писсуар в музее в 1917 – наглость, которая привела к взрыву парадигмы. В 2017 году реди-мейд[2] – форма столетней давности.

Исследователю, который смотрит на эпатирующие произведения без восторга, приходится слышать: «Это у тебя просто миллионов, которых стоит этот банан, нет, вот ты и завидуешь; сначала добейся». Люди испытывают к грандиозным деньгам логичное уважение. Но у некоторых и тридцати миллионов на Босха нет, однако это не мешает рассматривать его живопись в контексте эпохи.

Развитого человека отличает способность сказать «я не понимаю» без стыда, чувства вины и сожалений. Непонимание – реакция нейтральная. Если произведение не поняли, это не говорит о том, что оно шедевр.

Можно ли купить экспертную оценку? Размещение в музее? Опыт дает разные ответы на этот вопрос. Можно ли навязать людям художника? Возможно купить рекламу, а дальше – как повезет. Люди внушаемы и одновременно любят свободу.

Довольно абстрактные высказывания одного из ведущих галеристов мира Чарльза Саатчи имеют вес, однако это не значит, что в них есть смысл, – это значит, что на его мнение есть спрос. Если бы в его словах был смысл, их изучали бы совсем другие люди. Покупатель приобретает не только произведение, он хватается за невидимую руку звездного дилера в робкой надежде, что даже если цены на слоновье дерьмо, которое использует в своих работах художник Крис Офили, рухнут, Саатчи что-нибудь придумает.

Коллекцию не обязательно продавать, но хорошо иметь такую возможность. Поэтому каждый, кто приобрел картину с фекалией, ляжет костьми на защиту ее невидимой ценности. В собственных глазах этот человек не следует за модой, он создает новые правила. А это аттракцион подороже.

Нельзя исключать и стадный инстинкт, о котором мы еще поговорим в конце книги.

Благодаря соцсетям эпатаж проникает всюду, сегодня стараются возмутить зрителя даже бронзовые статуи. Возможно, со временем будет появляться все больше памятников, которые можно описать словами «это настолько плохо, что уже смешно», рассчитанных именно на шум в блогосфере. Общественное возмущение только удобряет почву для их возникновения. Возможно, искусство будущего оторвется от всех материальных носителей, и можно будет продавать воздух, в который выдыхал в XVII веке клубы табачного дыма Франс Халс.

Но если вы хотите вернуться к чему-то настоящему, у меня для вас плохие новости. Возвращаться некуда. Искусство – это то, что называет таковым элита. Формы искусства прошлого не возникли по велению Беспристрастного Критика, они сформировались на стыке спроса и возможностей. Если никто не покупал бы красочки на тряпочке, не было бы ни Шардена, ни Гойи. Люди, которые ходят в музеи, не всегда отдают себе отчет в том, что экспонаты отобраны в прежние века живыми людьми. Нет ни одной ситуации в мире, когда можно выйти таким, какой ты есть, в чистое поле и получить справедливый ответ на вопрос о том, чего ты стоишь. Но то что фактической свободы не существует, не повод отказываться от редких минут переживания свободы, которые дарит нам искусство. За это ощущение свободы люди и платят, и даже переплачивают.

Египет до его завоевания арабами просуществовал дольше, чем европейская цивилизация на текущий момент. Сохранились имена сотен художников. Писать историю древнеегипетского искусства одним цветом, пусть даже мистическим – серьезное упрощение.

Элита, строившая пирамиды, принципиально отличалась от своих необразованных соплеменников, хотя, вероятно, зубы у всех болели одинаково. Носимый ветром песок проникал повсюду, в том числе в муку, а следовательно, и в хлеб. Он же приводил к воспалениям глаз и даже слепоте, поэтому глаза египтяне подводили черным тоже не от хорошей жизни.

Ясность декора, растиражированная массовой культурой (полосатый плат клафт мог носить только фараон, а вовсе не каждый накрашенный мужчина), сочеталась с высокими технологиями строительства. Гробницы строили еще при жизни заказчика и он, пока мог, приносил в них жертвы. Если встать на точку зрения древнего египтянина, двойники («Ка») людей, чьи гробницы сегодня посещаются, а имена произносятся, живы до сих пор.

Египетское искусство вдохновляло мастеров Крита и Греции, Пикассо и Модильяни. Люди, полностью зависевшие от того, разольется ли Нил, создавали «вторую реальность» с тем же вкусом, что и лучшие художники последующих веков. Изображения лишены суетливости, их красота торжественна. Пропорции тела изменяют не только по сравнению с тем, как видит их тленный человеческий глаз, уже в Древнем царстве художники работали не так, как их предшественники.

Если наблюдать движение времени по ювелирным украшениям, оно покажется застывшей вечностью. Такой дар оценили бы и дамы эпохи модерна. На момент обнаружения на саркофаге Сехемхета лежали погребальные венки XXVII века до н. э., которые прекрасно сохранились в сухом климате. Однако сам саркофаг оказался пустым.

Леонардо да Винчи знаменит как живописец, свободно владевший также языком техники. Именно это в эпоху научно-технического прогресса позволило ему стать популярнее своих прижизненных конкурентов. Имхотеп, архитектор и астроном, живший в XXVII веке до н. э., был человеком такого же склада. Он, наряду со своей матерью-жрицей, которая по легенде родила его от духа, почитался в Египте на протяжении двух с половиной тысяч лет, по крайней мере до времен Клеопатры. После его образ был отождествлен с греческим богом Асклепием.

Пудреница в виде золотой ракушки. Обрядовый дар в гробницу Сехемхета. Египетский музей, Каир

Ступенчатая пирамида Джосера, около 2650 года до н. э. Саккара

Рамзес II в битве при Кадеше, XIII век до н. э. Северный пилон второго двора Рамессеума, Луксор

Имхотепу приписывают создание структуры календарного года из 365 дней. Его почитали писцы, привилегированное сословие Египта. Нас же он больше всего интересует как строитель первой пирамиды. По сути, это был огромный комплекс с подземной частью, венцом которого являлась пирамида. И, конечно, это был не выставочный центр, «принадлежавший народу», – это современные концепции. Это скорее был каменный Сион для избранных, ритуальный центр с двумя закрытыми дворами и развитой инфраструктурой, окруженный десятиметровой стеной, чтобы духовность не воровали.

Каждый раз, произнося имя Имхотепа, «пришедшего в благополучии», мы продлеваем его жизнь в вечности.

С точки зрения формы, идеальная шестиступенчатая пирамида с отшлифованными светлыми гранями родственна архитектуре хай-тека. Древнеегипетские туристы XII–XIV веков до н. э. безо всякого почтения выцарапывали имя фараона прямо на стенах его гробницы.

Сын Джосера Сехемхет попытался построить неподалеку пирамиду повыше, но потерпел неудачу. Современный священник сказал бы, что господь усмирил его гордыню. Но гордыню Джосера тот же бог оставил без изменений, а она вряд ли была меньше. Если бы люди, верующие в сверхспособности древних, больше изучали факты, связанные с пирамидами, а именно – заполнение пустот песком и «строительным мусором», недостроенные по экономическим соображениям объекты, то они почитали бы только талант и благоприятные обстоятельства.