— А что ты рисовал… ну, до того, как… появился этот дар? — робко поинтересовалась Майя.

— Я рисовал природу, — с печальной ностальгией, которая была в его голосе едва различима, промолвил юноша. — Мне нравились горы со снежными шапками. Этот благородный серый цвет камня был так приятен моему глазу: от него будто бы веяло блаженной прохладой ветров. Еще я рисовал лес, но только его верхушки, за которыми был виден необъятный простор цветущих долин. Рисовал озера глазами тех, кто вольно парил в небе… Пока в моей руке не было поручено рисовать машины, разрушавшие все это великолепие. Я ваял из дерева птиц, как живых. Ковал из металла изящные цветы… до тех пор, пока один из таких не расцвел у меня в руках благоухающим бутоном. Я играл в полях на гоньяне, и ноты вдруг начали превращаться в ярких бабочек… я создавал так много, но все это уже не будет иметь никакого смысла.

— Но… — Майя подалась вперед, воспылавшая энтузиазмом, какого не доводилось ощущать ей еще никогда. — Ты мог бы вернуть к жизни вымерших животных! Нарисовать лекарство от всех болезней! Еду для тех, кто голодает, одежду тем, кто в ней нуждается! — воскликнула девочка. — Как много… можно было бы изменить с этим даром… в нашем мире… да и во всех других! Рисовать дождь в засушливый год, и спасать урожай! Тушить пожары по взмаху кисти! Дарить всем надежду! Неужели, ты не думал о таком?

— Хм… Что говоришь ты, звучит… — вздохнул Авендаль, но так и не окончил. — Вот только ни у меня, ни у других не оказалось времени, чтобы подумать о таком. Опасен тот дар, что может осчастливить всех и каждого, ведь не все хотели бы блага для других, — сказал он, и снова был прав в своих изречениях. — Война мне это не раз показала.

— Н… но, разве… война не в прошлом?

— Война никогда не забывается полностью. Ее отголоски будут преследовать тебя еще очень долго… даже в других мирах

— Много… ты их видел? — радость в голосе Майя почти пропала.

— Несколько десятков, я полагаю… сбился со счета. И нет времени, чтобы стоять и любоваться их чарующими красотами, когда на кону твое существование.

— Я… — протянула девочка, посмотрев в сторону ванной, — должна запустить стирку.

Унамар понимающе кивнул, и Майя отлучилась на несколько минут, пока ее гость принялся разглядывать художественные принадлежности, что не успела убрать хозяйка. Он отвлекся на звук заработавшей стиральной машинки, а после остановил свой взгляд на висящей на стене картине, которая была темной и едва заметной в полумраке, где из освещения была лишь лампочка в коридоре.

Немного небрежные мазки, смесь фиолетового, синего, зеленого и ярко-розового. Что было на ней изображено, понять сложно, но, кажется, суть ее была не на поверхности.

Авендаль бережно провел пальцем по полотну, тихо проговаривая вслух свои мысли: «Мечтательность… — он прошелся по серо-фиолетовым мазкам и перешел к бирюзоватым. — Свежесть и ясность, — Унамар переключился на вишневый со вкраплением багрового. — Счастье и решительность».

— Что это значит? — поинтересовалась Майя.

— У нас картину принято понимать на нескольких уровнях. Первый — это ее содержание, сюжет, что лежит на поверхности и легко читается: все, что изображено на ней, все символы и предметы — оно имеет смысл. Второй уровень — цвет: палитра, которой пользовался творец, сочетание, оттенки, насыщенность — у всего есть свое значение в зависимости от общей композиции. Третий уровень — ощущения: то, что мы чувствуем, что нам представляется, какие еще образы всплывают, глядя на картину. Так бы сказал тебе любой Унамар. Но я все же считаю, что есть и четвертый уровень, который стоит не первым, не последним, а как бы лежит поверх всех — личность автора. А это значит — нужно учитывать и то, кто он, чем живет и что ценно для него… Эта картина написана твоей рукой, и цвета будто складываются у меня в буквы. Это цвета твоего имени, «Майя». Картина, что отражает суть твоего естества… Порой творец и сам не замечает, как оставляет частичку себя истинного в своей работе.

— Я ни о чем не думала, когда рисовала это, — совершенно спокойно ответила девочка, глядя на свою работу с легким отвращением. — В ней нет никакого смысла.

— Тебе так только кажется. Все, что существует, преисполнено смыслом… все, кроме войны…

— Если бы я рисовала войну, — задумала Майя, — то рисовала бы всеми оттенками зеленого и коричневого.

— Почему?

— Ну… лес, окопы, зеленые одежды с камуфляжной расцветкой.

— В моем мире военные не носят особых нарядов.

— А как тогда отличают «чужих» от «своих»? — удивилась хозяйка, покосившись на гостя и тот, пожав плечами, присел на край кровати.

— Свой не пытается уничтожить то, что тебе дорого, — произнес он.

— А что дорого тебе? — Майя развернула кресло и уселась напротив, слегка поджав ноги.

— Я… — Авендаль прикоснулся ко лбу кончиками пальцем, — уже и думаю о таком. Быть может… лучше и не дорожить ничем?

— Ну, как же? — тихо воскликнула девочка. — А семья?

— У меня нет семьи…

— А… а я… — Майя снова словно проглотила язык. Так неловко. И как продолжить?

— Твои глаза почти серые, — заметил пришелец, — это тоже болезнь?

— Возможно.

— Блеклые…

Авендаль встал на ноги и очень медленно прошелся по комнате: сначала до двери, а после до окна. На противоположной стороне. В этом полумраке он был для девочки мутным пятном. Приятный звук шагов: высокий широкоплечий юношу ступал так, словно шел по мягкому ковру в комнату, где спал ребенок. Подойдя к столу, Мастер взял с него кисть и, судя по звуку, обмакнул ее в воду. Легким движение он распахнул акварель, которая иной раз самой Майе поддавалась с трудом. «Эльф» долго водил кончиком кисти в одной из ячеек с краской.

— Ты сегодня сказала, — молвил Авендаль, повернувшись к Майе, — что этот дар мог бы принести пользу кому-то… дать то, чего не хватает… спасти… излечить…

Сердце девочки замерло, когда юноша сделал шаг и слегка навис над ней. С кисточки в его руках готова была упасть лиловая капля. Взгляды пересеклись, и Майя различила в глазах гостя безмерную печаль. Кажется, они давно пропитались ею.

— Может… в чем-то ты была права…

Так медленно поднимал он руку с кистью, дабы ни одна капля не пропала даром, но все же одна сорвалась и ударилась об пол драгоценным камнем.

— А может… мне просто страшно… — прошептал Авендаль.

Теперь сердце Майи ужа колотилось как бешеное, но все прекратилось уже через мгновение, когда изящным движением Авендаль коснулся ее щеки, тело обдало жаром, и веки резко закрылись от странного чувства. Девочка вздрогнула, ухватившись за подлокотники кресла, и попыталась открыть глаза, но что-то тянуло ее во мрак, словно она тонула в чем-то вязком и теплом, а пошевелиться и вскрикнуть стало так же тяжело, как в глубоком сне, которые закончится, она всегда знала, с первыми лучами солнца.

========== 6. Пробуждение ==========

Проснулась Майя от яркого света, что бил ей прямо в глаза, и в попытках спастись от слепящих солнечных лучей переворотом на другой бок, девочка с грохотом свалилась на пол. Приподнявшись на локти, она поморгала, сильно сжимая веки. Перед глазами начали летать светящиеся сферы и странные узоры. Сонно мыча, Майя помассировала залежавшиеся на подушке щеки и осмотрелась: она упала со своей кровати, все пастельное белье на которой было собрано в кучку в углу. Видимо, так сильно она ворочалась.

Что за странный сон ей снился? Эльф, другие миры и… глаза…

Майя сорвалась с места и кинулась в ванную. Она долго смотрела на свое отражение, не веря тому, что видит: капли фиолетовой краски, словно слезы, стекали из уголков ее глаз. Та самая краска…

Девочка зажмурилась и снова широко раскрыла глаза. Ущипнула себя, пошлепала по щекам, ополоснулась холодной водой, сунув голову под струю душа.

Это был не сон? Не сон…

Она видела! Видела дальше своей вытянутой руки! Видела отчетливо ноги, всю комнату, могла посчитать узоры-капельки на настенной плитке, различить ворсинки полотенец, что висели на стене.