Но в этом кошмаре иногда мелькали просветы. Одним из них была воспитательница по фамилии Яцуха. Она относилась ко мне с искренней добротой, хвалила за успехи, приносила мне книги. Мы подолгу разговаривали, и от неё я узнал много нового.

Каждый раз, когда к нам приезжали потенциальные усыновители, она рассказывала им, какой Масао умница и молодец, чудесный скромный мальчик, любящий читать. Но почему-то я никак не мог произвести нужного впечатления на этих людей. Они предпочитали более энергичных и смешливых детей, а мрачный книжный червь был им абсолютно ни к чему. Тогда, правда, я этого не понимал, потому и удивлялся, что никто из них не хотел взять меня в семью.

Годы шли. Я держал в уме фразу одного из сирот: «Если не взяли до десяти — то уже и не возьмут никогда», потому свой десятый день рождения я встретил в слезах, за что потом получил от соседей по комнате.

А два года спустя приехала пожилая пара. Они оба были каким-то грустными и меланхоличными, но Яцуха-сенсей, сидевшая рядом со мной и напротив них, сжимала мою ладонь и подмигивала, когда они не видели.

— Дорогая, он не особо-то похож, — с сомнением проскрипел муж, пристально глядя на меня.

— Дорогой, он единственный мальчик, идеально подходящий по возрасту, — возразила жена, широко улыбаясь и протягивая руку, чтобы погладить меня по голове.

Я уехал из интерната тем же вечером, со слезами попрощавшись с Яцуха-сенсей, а ещё через две недели официально стал сыном этих славных людей.

Как оказалось, фамилия моих новых родителей тоже была Сато — самая распространённая в Японии. Сразу же по приезду меня поселили в комнату, которая была не только меблирована, но ещё и оборудована всем необходимым. В шкафу я нашёл одежду, которая оказалась мне немного мала, а на стеллаже близ письменного стола лежали школьные тетради, исписанные незнакомым почерком.

Мне объявили, что теперь меня будут звать Энжи. Новые родители относились ко мне довольно хорошо, но время от времени я ловил на себе их разочарованный взгляд, например, когда сказал, что игре в футбол предпочёл бы чтение книги. Как выяснилось позже, Энжи звали их сына, которого полгода назад сбила машина. Он был ровно на неделю старше меня — возможно, это и стало основной причиной, по которой чета Сато выбрала именно меня.

Прочитав один из чужих учебников, пылившихся на полках стеллажа, я решил попробовать пару трюков, которые были описаны там. Компьютер в комнате имелся, поэтому я, недолго думая, включил его и начал заниматься. У меня всё получилось, что не могло не радовать, и в тот же день я проштудировал тоненькую книгу «Базисная информатика для подростков» от и до.

Программирование стало моей страстью. Мне нравились логичные и чёткие законы, которым оно подчинялось, и я искренне радовался, когда видел результат. В школе, куда меня устроили, я тут же вступил в компьютерный клуб и перечитал в тамошней библиотеке всю специализированную литературу.

Новые родители не были со мной ласковы, но не скупились на выполнение моих желаний. Они покупали мне онлайн-уроки, записали на курсы и даже разрешили купить новое оборудование.

Через полтора года я стал президентом компьютерного клуба в школе и даже устроился на подработку в центр ремонта техники.

А ещё через год я, вернувшись домой, испытал самое жуткое дежавю на свете.

Они выбрали одну и ту же комнату, но разные способы: муж повесился на дверной ручке, жена — на крюке от люстры.

До сих пор, стоит мне закрыть глаза, я вспоминаю эти синюшные трудноузнаваемые лица с красными глазами и вываленными языками. Помню стойкий запах мочи в воздухе — из-за того, что у повесившихся всегда происходит мочеиспускание.

А ещё помню страх, неверие и горечь. Чувство вины из-за того, что так и не смог стать достаточно Энжи для них.

Я стоял и смотрел на них довольно долго. Школьная сумка с учебниками выскользнула у меня из рук и с громким стуком упала на пол, а потом я почувствовал, как тёплая жидкость побежала у меня по ногам.

Полицию вызвал я сам. Всё тогда было как в тумане, но, в отличие от происшествия девять лет назад, я был достаточно взрослым, чтобы отдавать себе отчёт в происходившем.

После мучительной процедуры прощания меня, наконец, оставили в покое. Я боялся, что меня снова упекут в интернат, но, по законам нашей страны, если подросток может сам заработать себе на жизнь, то ему разрешается существовать самостоятельно.

Тогда, сидя в огромной пустой квартире, я тупо смотрел в никуда и мечтал лишь об одном — не быть в одиночестве. Именно поэтому на следующий же день я поехал в мой родной город Бураза — узнать, как там отец.

Свой старый дом я нашёл с трудом: за девять лет городок изменился не сильно, но в раннем детстве всё казалось куда больше, чем оно было на самом деле.

Дверь нашей квартиры была опечатана, и я, недолго думая, отправился в полицию. Там корректная служащая сообщила мне, что Сато Кензабуро исчез три года назад, и если я, его сын, желаю инициировать процедуру признания его пропавшим, то это можно устроить.

Я согласился.

Вернувшись в дом, в котором провёл относительно счастливые годы своей жизни, я начал быстро фотографировать мебель: мне нужно было продать как можно больше. Чета Сато оставила мне предостаточно денег, но я понимал, что траты предстоят нешуточные. Мне хотелось понять, в чём дело; почему моё детство оказалось отравлено слухами и сплетнями.

Кроме того, здесь меня уже ничего не держало.

В школу я вернулся почти сразу же, решив не соблюдать режима траура. Все — и учителя, и соученики — обращались со мной, как с хрустальной вазой, которая того и гляди разобьётся, но я не обращал на это внимания: уж лучше так, чем как было в интернате.

Мебель я продал довольно быстро — она изначально отличалась прекрасным качеством, а цену я запрашивал невысокую. Периодически мне приходилось ездить в суд для того, чтобы признать Сато Кензабуро пропавшим без вести. Я был несовершеннолетним, и мне требовался опекун для таких целей. Поначалу я хотел обойтись без оного, просто пройдя процедуру эмансипации — это когда становишься легально взрослым до наступления соответствующего возраста. Мне в этом отказали: как оказалось, эмансипацию можно пройти только после шестнадцати. Поэтому мне пришлось обратиться в социальные службы, где ко мне приставили работника. Этот последний ходил со мной на все заседания и занимался там исключительно чтением авантюрных романов.

В конце концов, суд принял нужное мне решение, и вскорости я уже сорвал печать с двери своей старой квартиры.

========== Глава 2. Призраки. ==========

За прошедшие девять лет квартира, где я вырос и провёл раннее безрадостное детство, ничуть не изменилась: такая же тесная прихожая, в которой помещалась лишь вешалка для пальто, такая же захламлённая гостиная с разбросанными по полу вещами и старой мебелью, такая же миниатюрная детская — клетушка, в которой из моих вещей не осталось ничего, кроме потрёпанной игрушечной машинки, такая же грязная ванная и санузел ей под стать, такая же замусоренная родительская спальня.

Я не стал снимать обувь — в этой квартире было настолько грязно, что я всерьёз боялся подхватить что-нибудь, если мои ноги и пол будет разделять только тонкая ткань носков. В этом доме давно никто не появлялся, и мусор только подчёркивал общую картину запустения.

Пересилив себя, я зашёл и на кухню. Здесь было ещё ужаснее, чем в остальной квартире: дверь старого холодильника открыта настежь, внутри только несколько пустых бутылок, на столе — давно заплесневевший фрукт, не поддающийся идентификации, у настенного шкафчика оторвана дверца…

Подняв голову, я посмотрел на люстру. Она оказалась единственным предметом, который оставался целым и сравнительно чистым. Интересно, почему? Сато Кензабуро, насколько я помнил, не был склонен к сентиментальности.

У меня защипало в носу, и я поспешил выйти отсюда.

Остановившись посреди гостиной, я пнул носком ботинка лежавшую на полу бутылку из-под саке и поморщился.