Ну а поскольку появление иностранца европейской наружности в штатском сразу же вызовет не меньшие подозрения, я выбрал некий компромиссный вариант. И в соответствии с текущей легендой, был экипирован в стиле этакого «мужественного путешественника» из здешних дешёвых романов – «охотника на львов в восточных колониях».
Только не подумайте, что я припёрся в осаждённую врагом крепость под видом рассеянного кабинетного учёного-аутиста вроде жюль-верновского очкарика Паганеля, – костюмчик у меня был вполне себе военно-полевой, разных оттенков новомодного хаки.
Одет я был в добротный однобортный китель британского образца с характерным воротникомстойкой, медными пуговицами и четырьмя прорезными карманами, бриджи и высокие кожаные коричневые ботинки со шнуровкой чуть ли не до колен.
Широкополая шляпа с причудливо загнутым вертикально вверх правым бортом однозначно намекала (собственно, так и было задумано) на моё не особо давнее пребывание в Африке, а если точнее – на Англо-бурской войне. Для совсем уж тупых и непонятливых на вертикальном борту шляпы имелась ещё и маленькая латунноэмалевая эмблемка – сине-бело-красный щиток с золотистым орлом, розеткой из зелёно-сине-бело-красного флага и красно-сине-зелёного герба. Вроде бы похожие эмблемы (а её для меня воспроизвели по картинкам из справочников по обмундированию соответствующего периода) были у буров, сражавшихся конкретно за ту самую, воспетую в те годы в популярных на Руси романтично-безграмотных песнях, Республику Трансвааль. Конечно, буры здесь своё уже отвоевали и вряд ли разгуливали так, как я, светя своими былыми регалиями направо и налево, но сама принадлежность к ним должна была работать в мою пользу, на что я очень рассчитывал.
За спиной у меня был обширный дорожный брезентово-кожаный ранец, содержавший ряд «ништяков», способных облегчить мне «процесс проникновения и врастания» (включая несколько бутылок разнообразного алкоголя) и придававший мне некоторое сходство с придурочным, контуженным на всю голову Пантелеймоном Суматохиным из фильма «Китайский сервизъ». А поскольку этого персонажа по ходу пьесы всё время спускали с лестницы или били по мордам (почему-то решительно никаких иных желаний он у любого встречного категорически не вызывал), оставалась одна радость – осознание того факта, что здесь этой комедии (вполне достойной, кстати говоря) никто отродясь не смотрел. Собственно, здесь вообще никаких фильмов пока что не видели, разумеется, кроме чёрно-белых и немых под дребезжащий фортепьянный аккомпанемент – разные там «Женщина-вампир», «Сказки любви роковой», «Приезд Пуанкаре в Алжирию» или «Коронация короля Георга».
Моё правое плечо оттягивал ремень упакованной в кожаный чехол (с кармашками для чистящих принадлежностей и прочей приблуды – не хухры-мухры) деревянно-дорогой (как бы не из красного дерева или натурального баобаба) кобуры со здоровенным «Маузером» модели К-96 калибра 7,63 мм с массивным магазином на 20 патронов (к этому пистолету у меня была запасная снаряжённая обойма и ещё сотня патронов в красивеньких картонных коробочках с фирменными клеймами, в ранце). В принципе, как я уже неоднократно убеждался, эти никогда и нигде официально не состоявшие на вооружении длинноствольные пистолеты были тогда в основном уделом пижонов вроде молодого сэра Уинстона Черчилля.
Но по представлениям тех давних лет (притом что с «Пятым элементом», где некий нервный юноша пытался палить из очень похожей дуры по пришельцам из космоса, здесь тоже не ознакомились), любой уважающий себя солидный «путешественник по дикими местам» начала 1900-х годов был просто обязан иметь при себе какую-нибудь весомую и дорогущую волыну. В представлении американцев это скорее какой-нибудь револьвер системы Кольта, а вот для европейцев – безусловно, «Маузер», ну или, чуть позднее, «Люгер». Правда, удалось ли хоть кому-то реально отбиться в одиночку с помощью такого «Маузера» от банды диких разбойников, история умалчивает.
Для меня же подобный пистолет был, по крайней мере, чем-то родным и знакомым в довольно дурацком мире, где автоматическое оружие пребывает в архизачаточном состоянии, – пулемёты, которые здесь пока считают «негуманным оружием массового уничтожения», здоровы и тяжелы настолько, что их с трудом таскает расчёт из нескольких человек, а в ходу не только магазинные, но и однозарядные винтовки вроде пресловутой «берданки». Расстреляешь в белый свет, как в копейку, барабан револьвера – и ку-ку. А тут хоть два десятка раз можно выстрелить, не отвлекаясь на перезаряжание, – просто праздник какой-то…
С левой стороны у меня на боку висела пижонского вида кожаная сумка вроде полевой, набитая карандашами, блокнотами и прочими разного рода письменными принадлежностями, совершенно необходимыми писаке или натуралисту начала прошлого века.
А ещё, кроме всего прочего, в этой самой сумке были мои документы. Если кто не помнит, тогдашние паспорта представляли собой вовсе не «книжечку с обложкой», к которой мы все привыкли, а просто свёрнутый вчетверо лист бумаги.
В моём случае это был заграничный паспорт подданного Французской Республики – казённый бланк, отпечатанный хоть и на гербовой, но не слишком-то качественной (зато, видимо, натуральной) бумаге с минимальной защитой от подделки. Сверху бумаженции, как и положено, наличествовала шапка с разными там положенными по законам международного права республиканскими атрибутами вроде девиза «Liberte Egalite Fratarnite», ну а дальше, слева, шли в столбик сделанные от руки чернилами отметки о пересечении паспортоносителем границ.
Записей здесь наличествовало по минимуму, поскольку официально без малого полтора месяца тому назад я якобы отплыл из Марселя, а две недели назад, не пересекая по пути ничьих границ, прибыл (судя по всему, на французском же судне) во Французский Индокитай, о чём свидетельствовала крайняя отметка, сделанная в консульстве Сайгона. Справа шёл основной текст документа, то есть все эти Le Present Passport – моё имя, род занятий и прочее. Кстати, там указывалось, что я a le droit de porter les armes, то есть «имею право на ношение оружия».
Ну и в самом низу – моё желтоватое фото (да уж постарались, блин, запечатлев меня там в каком-то особенно нелепом сюртуке и галстуке, отчего я выглядел не больно-то и похожим на себя), увенчанное двумя красными печатями с гербами и надписью по кругу: Consual General de Franc. Вроде всё солидно, но, как говорили в одном популярно-детективном сериале конца 1990-х, – близко лучше никому не показывай, липа страшная…
Хотя, если честно, здесь, в осаждённом Порт-Артуре, могла проканать на фу-фу вообще любая бумага. О сколько-нибудь активной работе в крепости российской контрразведки внятных сведений нет, зато полно упоминаний о том, что здесь на каждом шагу резвились активно косившие под китайских торгашей японские шпионы, которым если не «сочувствовал», то уж как минимум «симпатизировал» очень любивший наличные высший командный состав.
Даже что-либо толком проверить здесь было нереально, ведь никакой регулярной связи с Большой землёй у крепости не имелось. Ведущий в Маньчжурию к наместнику Алексееву и генералу Куропаткину телеграфный провод к этому времени уже был перерезан японцами, а о том, как использовались уже стоявшие на некоторых кораблях Первой Тихоокеанской эскадры радиостанции, информации вообще нет, словно этих раций и вообще не было. Ну да, на фига попу гармонь…
В данный момент вся связь с внешним миром здесь вполне себе доисторическая – путём передачи через «делегатов связи» «запечатанных пакетов» во время редких прорывов некоторых особенно удачливых миноносцев. Ну и ещё как вариант – джонки китайских контрабандистов. Через неполных три месяца, в ноябре 1904 года, японцы легко прихлопнут и эту последнюю «ниточку».
То есть, в принципе, ответ на вопрос, как я попал сюда, был прост и продуман заранее: привезён контрабандистами за соответствующее вознаграждение. Поверят мне или нет – уже другой вопрос. Хотя почему бы и не поверить? С чего это столь редкого здесь гостя извне будут сразу хватать и тащить в зиндан, как японского шпиона? Хотя как знать, поживём – увидим…
