Найти себе место для тела, добавил бы я, еще недостаточно, чтобы понять, что такое мир, в котором я живу. Наш народ не зря называл одним именем мир и географическое место жительства, и общину, в которой ты нашел себя и занял место. Но и место в обществе еще не исчерпывает понятия «мир».

Чтобы увидеть, что такое мир, придется совместить оба эти мира, пространственный и общественный – как места обитания тела и личности, и тогда появится возможность описать получившееся и отбросить. В остатке выпадет мир души.

В нем не будет вещества и вещей. Это останется в мире тел. В нем не будет и вещных отношений по поводу мест в обществе, уважения и власти. Это останется в мире личностей. В нем будет только то, что и было в мире души до воплощения.

Но до воплощения было то же самое, что и после воплощения, за вычетом плоти, то есть вещества, вещей и вещных отношений. Вглядываемся в них, пытаясь усилием отделить вещественность, и жизнь души начинает проступать, как она есть до, после и во время воплощения, которое её искажает, но не отменяет.

Там, в жизни души все то же самое всегда, и даже во время телесности. Только не искривлено, не искажено. Да оно и телесностью не искривляется, просто становится явленным через телесность. Искривляется и искажается каким-то образом наше восприятие.

Как это происходит понять не просто, но важно. Явно, что эти искривления в восприятии мира души и истинной жизни приобретены нами исторически, по мере накопления культуры. И ясно, что для детей все едино – жизнь их тел непосредственно есть жизнь душевная со всеми вытекающими отсюда непосредственными душевными движениями. Мы же научаемся их разделять, и доводим это разделение до того, что однажды вообще отказываем себе в душе…

Мир, в котором мы обнаруживаем себя, это мир воплощения, значит, это мир тел, которые должны здесь выжить. Чтобы обеспечить их выживание, мы создаем общественные тела – личности. Они целиком созданы из образов, значит это и мир сознания.

Но за всем этим стоит то, что мы знаем как силы, движение, плотность, пустоту… За всем этим миры магии, физики, философии. И это и есть действительный мир души.

В своем историческом развитии человек постоянно прорывался сквозь те пленки, в которых путается его видение действительного мира. В первобытные времена это прикосновение к настоящему дало мифологию и народную магию. В классическую античность такой порыв породил философию. В Новое время – современную физику.

Мифология и магия – вот суть философии и физики наших дней. Они рождены для решения одних и тех же задач, но в разных условиях, то есть в разных мирах. А это значит, в разных состояниях сознания и в разных состояниях познания Земли. Мы лучше знаем Землю, мы больше можем извлекать из неё для своей пользы, значит это иной телесный мир, и, значит, битва за счастье в нем иная.

В этом мире больше людей, настолько больше, что он стал маленьким и изведанным. И к тому же ты всегда можешь сбежать из своего племени в любое другое. Значит, мир личности иной, и в нем также иная битва за счастье.

Это все должно быть учитываемо, но не в общем, а в точных привязках к тем телам, для которых достигается счастье. Только тогда можно будет говорить о психологии и счастье для души.

Что такое понимание, не знает никто. Я хочу сказать, что нет ни одной науки, которая могла бы это внятно объяснить. Я достаточно подробно исследовал это в «Науке думать».

Тем не менее, нет ни одного человека, который бы не знал и не понимал этого. Даже дети прекрасно чувствуют, когда их понимают, и умеют добиваться понимания. Это означает, что понимание – вещь глубинная, очевидно, доступная даже животным. Во всяком случае, мы вполне можем наблюдать, как животные понимают то, что мы от них хотим.

Конечно, такой подход разрушает естественно-научную теорию рефлекторной деятельности. Но это меня нисколько не смущает, поскольку ее давно отменило одно уж допущение существования души. Если душа есть, то рефлексы перестают иметь значение, поскольку оказываются не всеобщей теорией, объясняющей в человеке все через высшую нервную деятельность, а частной дисциплиной, относящейся к узкому перешейку, связующему душу с телом.

Хуже того. Если понимание существует, никаких рефлексов нет вообще. Вся внутренняя жизнь человека сознательна, а человек – не машина. Возможно, именно это и сделало понимание нежелательным в психологии. Любые попытки его понять уничтожали правящую догму.

Но говоря о понимании в этом смысле, я углубляюсь в устройство человека настолько, что не в силах описывать эту среду. Моего видения пока не хватает. К нему надо идти так же, как к душе – через исследование гораздо более внешних проявлений.

Это значит, что мне для моей задачи достаточно будет того понимания, что есть понимание, которое позволит вести прикладную работу. Иными словами, мне пока не обязательно знать устройство сознания или души, в котором и живет или рождается понимание. Мне достаточно того, что каждый знает, когда он понял, или чувствует, когда поняли его.

Вот этого ощущения свершившегося, произошедшего понимания и будет хватать, чтобы вести прикладную психологическую работу. В рамках нее не нужно расписывать, из каких понятий, ощущений и образов слагается твое понимание. Достаточно признания: понял. И: меня понимают, это хорошо. Точнее, мне от этого хорошо. Потому что, если я признаю, что мне хорошо, когда меня понимают, я создаю возможность для движения и усилия. Движение это к цели – быть понятым. Усилие же обеспечивающее это движение – это тот порыв, который придает всему моему естеству направление. А направление позволяет создавать путь или метод, как это называется в науке.

Иными словами, как только у меня появляется цель и движитель, я могу построить задачу. Для этого мне нужно лишь описать условия, в которых она существует. Условия же эти называются миром.

Задачи – очень важная часть любой прикладной науки, потому что они – способ существования разума. Разум – это орудие решения задач, которые ставит жизнь на пути к нашим целям. Если я хочу научиться понимать других, мне придется подумать, как этого достичь. Подумать – значит, включить разум. Но разум включится только тогда, когда я поставлю перед ним задачу.

Точно так же, если я захочу сделать так, чтобы меня поняли, мне придется сделать это задачей, и тогда разум начнет решать её. Если же я не сделаю задачу из обретения понимания, понимания не будет.

Это означает, что мне придется научиться ставить и решать задачи понимания. Это будет прикладная работа. Поэтому я вряд ли обрету в конце её определение того, что есть понимание. Возможно, у меня даже не сложится полноценное понятие о понимании. Но я определенно буду ощущать, что понял и был понят. И еще, что знаю, как достигать этого.

И если мне удастся научиться достигать понимания наверняка, тогда я обрету уверенность, что знаю, что такое понимание. Тогда мне останется лишь войти созерцанием в собственное сознание и осознать то, что там есть. Будучи осознанным, мой опыт понимания станет ясным и полноценным понятием о понимании. Но эта работа относится уже не к прикладной психологии. Я проделаю ее после прикладных исследований, когда буду подводить итоги тому, что удалось добыть.

Вся наша жизнь подобна ожерелью из задач понимания. Чтобы пройти к любой цели, тем более, к главной, их приходится решать постоянно и во множестве. Это не значит, что не бывает иных задач, но я сейчас настраиваю видение только на понимание, и отсекаю остальное.

Сам разговор о задачах показывает, что мы вступили в царство разума. Если появляются задачи, значит, мы описываем его работу. Никто, кроме разума, просто не в состоянии во мне решать задачи. Мышление может о них говорить, но, во первых, оно закосневшая часть разума, во-вторых, оно способно использовать понятие задачи, но не способно их решать. Оно действует только по образцам, а для действительного решения надо думать. Думать – это свойство разума. Мышление мыслит.