Свадебный пир оказался хорош, а некоторых кушаний на столах Ольма прежде не видела. Следовало насытиться, чтобы набраться сил для черного, задуманного ей дела. Императрица Ариас молча ела хлеб, оливки, сыр и ломтики жареной баранины, стараясь не глядеть на листара Брентора. Теперь они будут чужими людьми и даже проживать им велено в разных местах, чтобы встречаться только раз в год, на дне рождения императора Сета.

Сжав кулаки, Ольма ощутила, как больно ногти впились в нежные ладони. Пришло время действовать, и она украдкой, легко, словно встревоженная лань, выскользнула из-за стола. Брентор, поняв ее замысел, тоже отошел от охмелевших венценосных людей.

− Что ты делаешь?! — ахнул юноша, когда Ольма взяла его за руку и настойчиво потянула за собой в отдаленную беседку.

На Ветамию мягко опустился душный черный вечер, и в беседке можно было уединиться, пока остальные пьют и веселятся. Брентор хотел поговорить, но Ольма быстро притянула его к себе, желая стать его первой женщиной, и прильнула губами к его губам, пахнувшим вином. Он оторопел, но не стал противиться. Они целовались горячо, глубоко и бесстыдно, обнимая друг друга и гладя, прижимаясь друг к другу всем телом, а потом свадебные белые одежды сползли на землю.

Брентор овладел любимой женщиной, стараясь быть осторожным, а она закусила губы и уткнулась лицом в его горячее плечо, сдерживая стоны.

А потом все закончилось, оставив лишь приятное послевкусие боли и удовольствия, слившихся воедино.

− Мы грешны, − тихо сказал Брентор, надевая тунику. — Мы прогневили Миритов.

− Значит, это все правда? — она вздрогнула, вспомнив о своем странном даре. — То, что ты рассказывал…

− Повелительница Жизни и Повелитель Смерти не смеют влюбляться друг в друга.

− А мы посмели.

Да, он упоминал однажды. После того, как проводил души раненых воинов в последний путь, а она не сумела помочь им.

Больше в тот вечер они не сказали друг другу ни слова и разошлись от беседки, каждый к своему столу.

«Черное, злое, ужасное дело, — не переставала твердить себе Ольма. — Как же мы виноваты!»

В ту ночь Сет не возлег с ней на ложе, потому что слишком утомился во время коронации и пира. Поэтому новоявленная императрица была предоставлена самой себе и своей совести. Молчаливые служанки и рабыни проводили ее в роскошные покои с огромной кроватью и оставили в полном одиночестве.

Полночи юная Ольма провела в тревоге и покаянной молитве, а потом забылась неспокойным зыбким сном.

Следующим утром к ней прислали пожилых наставниц, чтобы научить императрицу дворцовым порядкам. Часть из них она уже знала — они несильно отличались от порядков в домах листаров и благородных. Сидеть прямо, пользоваться вилкой с двумя зубцами и острым маленьким ножиком, отпивать из чаш по маленькому глотку и ставить их на место. И хоть простолюдины продолжали есть руками и вытирать пальцы о скатерть, эти крамольные мысли не должны приходить в голову первой неаните страны.

Знания об отношениях с мужем, а точнее полному ему подчинению, свободолюбивой Ольме было тошно слушать. Но она собрала остатки терпения и молча внимала низким голосам женщин, довольных своей покорностью и мечтающих привить эту же покорность другим.

— Не сметь заговорить с императором первой, когда он войдет…

— Не поднимать на него взор, пока не разрешит…

— Если будет больно, терпеть.

— Если родится девочка, торжественно извиниться перед государем и пообещать рождение наследника…

Женщины в длинных темных одеяниях и с закутанными головами говорили тяжело, медленно, монотонно. Их голоса нагоняли сон и скуку. Ольма кусала губы, смотрела в широкое окно на ясное голубое небо и хотела сбежать из дворца. Но как скрыться, если повсюду стоят грозные стражники? Любое подозрение — и к ее комнате приставят охрану.

— Повиноваться супругу…

— Поддерживать супруга…

Говоруньи были родом из Эн-Мерида, южной части страны, где отношение к женщинам самое плохое, какое только может быть в мире, где управляют мужчины. Там повсюду раскаленные пески золотой пустыни, путники ездят на верблюдах, а у южных листаров существуют страшные обряды кровавых жертвоприношений. Они поклоняются жестокому Мириту Соурену и пытаются задобрить его каждое лето, чтобы избежать неурожая.

Про эти варварские обычаи даже думать не хотелось, а не то чтобы знать подробности.

Тем не менее женщины продолжали нудеть.

На виски давила легкая боль, на глаза — жара и усталость, и в конце концов обессилевшая Ольма обмякла в кресле. Дурнота охватила ее всего на пару минут, но этого оказалось достаточно, чтобы южанки с монотонными голосами зашептались о беременности молодой госпожи.

— Я не беременна, — с усилием сказала Ольма, поднимая голову, и расправила плечи. — Здесь душно. Мне нужно выйти на воздух.

— Но госпожа, мы еще не все рассказали…

— Не беда, я узнаю это потом.

Вчерашняя решительность снова вернулась к Ольме, поэтому она почти не боялась, пока шла на прогулку в сад. Ей потребуются силы для грядущей брачной ночи с нелюбимым — телесные и духовные. Ольма любила природу: цветы, деревья, кустарники, траву, любила жизнь, которую они символизировали.

Ночью молодой супруг был на удивление нежен и учтив с ней. Вопреки наихудшим ожиданиям и страхам императрицы соитие прошло не так уж и плохо. Самое трудное — закусывать в панике губы, когда хотелось выдохнуть в полувздохе-полушепоте имя Брентора Райтона.

Но она смогла держать себя в руках.

На следующее утро южные женщины в темных платках уже не навестили императрицу, чему Ольма совсем не огорчилась.

— Они сослались на огромную занятость, — грустно объяснила темноволосая девочка по имени Флавия, которую отправили прислуживать Ольме.

— Благодарю за известие, — равнодушно обронила та, склонившись над мраморным умывальником. — Подай, пожалуйста, мне белую тогу.

— Но, Ваше Величество, это же одежда для девиц…

Ольма горько поджала губы и равнодушно махнула тонкой рукой.

— Какое мне дело? Я не буду носить ее на встречи с послами, а сейчас надеваю. Подай мне тогу и хватит перечить.

Пока Флавия низко кланялась ей, Ольма вспоминала слова Брентора. Он говорил, что любит, когда она надевает прекрасную белоснежную тогу и серебристые сандалии. Что она подобна светлому ангелу, спустившемуся из Живого Леса в грешный мир. Что она согревает его сердце в самые ледяные и трудные времена.

***

Сердце Падшего было холодно и жестоко.

Иные людишки утверждали, что его и вовсе нет.

В любом случае ради сохранения мирового магического баланса необходимо надолго отвадить влюбленного листара от его зазнобы. Иначе быть беде — да не простой, а страшной, которая на весь мир обрушится. Не для этого они с Творцом старались, создавая непокорных и глупых фиаламцев.

Падший быстро шагал по крутым горным склонам, заросшим ярко-зеленой травой, едва касаясь подошвами сандалий земли. Иногда вниз катились легкие маленькие камушки и случайные веточки. Он шагал и шагал, зная, что здесь его никто не увидит и не услышит. Жители вселенной Акеман вообще поразительно слепы, будь то люди или маги.

В западном Эртвесте люди занимались своими делами: пасли овец, ткали пряжу, ковали оружие, пекли хлеб. Они мирно проживали свою жизнь и приносили пользу. А листары, благословленные дерзкими Миритами, слишком много о себе возомнили.

Особенно листар Райтон.

Падший с удовольствием свел бы его с младшей сестрой императора, прекрасной Аканой, но та недавно вышла замуж за западного листара, Джонатана Эртона. После страстной любви с самой Повелительницей Жизни глупый щенок и не посмотрит на простую горожанку или крестьянку.

Значит, дело исправит волшебница. Конечно, с его, Падшего, помощью.

Найдя горный склон и каменный валун, поросший мягким густым мхом, Падший неторопливо сел на него и начал наблюдать. Здесь открывался чудесный вид на золотые пшеничные поля и зеленые поросли кустарников. На старые домики переселенцев из Талнора. Северных волшебников. Название им дали незамысловатое — танлеры. Смешанный народец сказителей, жрецов, жриц и стихийных магов.