Ильяс сонно моргнул, голова его начала клониться на грудь, Самир удержал зевок и сделал вид, что внимательно слушает: ничего занимательного в древних именах нет, но вежливый гость всегда изобразит, что ему интересен рассказ хозяина, даже если сам умирает со скуки.
– Кажется, там все заканчивается, – сказал старик. – Сидите пока тут, я посмотрю. Хвала Аллаху…
Он поднялся и ушел в темноту.
– Ты что, собрался стать мусульманином? – испуганно прошептал Ильяс. – Свихнулся?
– Не говори глупостей, – огрызнулся Самир. – Просто спросил.
Он отвернулся, делая вид, что прислушивается к творящемуся снаружи: взрывов больше не было, грохот стих, долетали лишь далекие сирены то ли пожарных, то ли скорой помощи.
Послышалось шарканье, во тьме обозначился силуэт старика.
– Все тихо, можете идти, – сказал он, нагибаясь за лампой. – Приходите еще. Поговорим.
– Спасибо, – Самир поспешно вскочил, поклонился. – Вы были очень добры к нам. Всего вам наилучшего, здоровья и тысячи благ…
Старик усмехнулся, потрепал Ильяса по курчавым волосам, затем отвернулся. Зашуршал полог, и внутрь мечети проник багровый отблеск пожара, потянуло тяжелым, горьким дымом.
Переступая порог, Самир услышал, как старик прошептал им вслед:
– Да хранит вас имя Пророка!
Глава 6
Умм-Насиб держала Самира за руку так крепко, словно боялась, что он убежит. Пахло от нее воском и куркумой, наверняка опять мазала лицо забидом[4], чтобы выглядеть лучше.
Ильяса вел сапожник Бутрос, и от него тянуло сигаретами и старыми башмаками.
– Мы никуд… – начал Самир, когда они вышли на площадь перед церковью, где, как всегда воскресным утром, было много народу: стыдно, когда тебя на виду у всех ведут за ручку, точно несмышленого малыша.
– Молчи, мальчишка! – оборвала его Умм-Насиб. – Я вчера все глаза выплакала! Святой Иоанн Милостивец, бомбы летят, ракеты падают, а они неведомо где шляются!
Самиру очень хотелось сказать, что они вернулись, и вернулись живыми, но он понимал, что это бесполезно, и промолчал.
Вчера Умм-Насиб долго ругалась, оглядывая их раны и причитая, что денег на доктора у них нет. Бутрос пытался что-то сказать, но ему не давали вставить и слова, как и мальчишкам – ровно до момента, когда начались дотошные расспросы, где они были и что делали.
Самир с Ильясом заранее условились никому не говорить, что прятались в мечети. О драке пришлось упомянуть, соврать, что сумели убежать, а потом спрятались от налета в одном из подвалов в Кошачьем переулке, где есть несколько заброшенных лавок.
Сейчас Умм-Насиб вела их прямиком к церкви, и можно было только догадываться, зачем.
Самир поймал на себе несколько любопытных взглядов, торопливо перекрестился. Под ногами оказался старый камень ступеней, уложенных больше тысячи лет назад, и он очутился под сводами храма, под суровыми взглядами святых на потемневших от времени иконах.
– Отец Григорий! – закричала Умм-Насиб. – Отец Григорий!
Священник выглянул из-за занавеси, отделявшей алтарь от остальной части церкви, он был в епитрахили, но еще без пояса.
– Уважаемая, – начал он укоризненно. – До службы всего полчаса, уже нет…
– Поговорите с этими неслухами ради Господа! – воскликнула Умм-Насиб. – Вразумите негодников!
Отец Григорий тяжело вздохнул. Похоже, он понял, что с этой женщиной спорить, все равно, что останавливать поезд, встав у него на дороге и грозно нахмурившись.
– Хорошо, – сказал он. – Самир, Ильяс.
Умм-Насиб и Бутрос сделали по шагу назад, так что братья оказались вдвоем перед священником. Тот посмотрел на них сурово, так, что не осталось сомнений – он не всегда служил в храме, а когда-то держал в руках оружие, командовал другими людьми с оружием и был ничуть не мягче того же Наджиба.
– Как говорится в послании к Титу: «Напоминай им повиноваться и покоряться начальству и властям, быть готовыми на всякое доброе дело, никого не злословить, быть не сварливыми, но тихими, и оказывать всякую кротость ко всем человекам», – веско произнес отец Григорий. – Я понимаю, что вы – мужчины, что вы хотите казаться взрослыми, но сейчас не время и не место для этого.
«А когда? – захотелось выкрикнуть Самиру. – Когда будет это время и место?».
Но он только сжал кулаки.
Ильяс уставился в пол.
– Вы должны закончить мектеб. Это не обсуждается. Тебе, Самир, остался год.
Тут он не выдержал, спросил:
– А что мы будем есть? Сидеть на шее у уважаемых людей?
– Нет. Вы переедете в старую трапезную. Сегодня мы начнем ее ремонтировать. Там с Божьей помощью поселятся все, кто лишился домов в последнее время, – отец Григорий перекрестился, и за ним перекрестились остальные, Самир с задержкой.
После налета в Крепостном квартале никто не погиб, поскольку вовремя спрятались, но рухнули еще три дома, и без жилья оказалось двадцать человек. Старая трапезная, расположенная за храмом, простояла заброшенной лет тридцать, с тех времен, когда сюда приезжали паломники из Европы.
Будучи маленькими, братья несколько раз забрались внутрь, чтобы поиграть, невзирая на запрет.
– Поэтому завтра вы вернетесь в школу. А есть будете то, что пошлет Господь. Если уважаемые почувствуют, что им тяжело, – священник указал туда, где стояли сапожник и его жена, – то обратятся за помощью к общине, и мы вас не оставим. Поверьте. Сказано в Писании «Я же беден и нищ, но Господь печется о мне. Ты – помощь моя и избавитель мой, Боже мой!», но помощь эта часто подается руками людей.
Самир шмыгнул носом.
Еще год просидеть за партой в мектебе, слушая нудные выступления учителя, отца Азры? Зачем? Чтобы превратиться в такого же работягу, как сапожник Бутрос, что гнет спину над колодкой с утра до ночи? Врачом или дуктуром-адвокатом ему все равно не стать. Для этого нужны деньги. А где их взять?
– А потом? – спросил он угрюмо. – Что дальше? До смерти жить в трапезной?
– Все в руце Божьей, – отозвался отец Григорий. – Будет день – будет и пища. Сейчас – литургия. Уважаемые.
Он кивнул сапожнику и его жене, после чего вернулся за занавес.
И тут же, словно по беззвучному сигналу, в храм начали заходить люди, в углах эхом отозвалось шарканье, приглушенные голоса, замигала свечка перед образом Святого Макария Антиохийского.
– Вот так, – сказала Умм-Насиб. – Его вы, надеюсь, послушаете?
– А если нет, то клянусь своими усами… – сапожник погрозил кулаком.
Внутри у Самира кипело от возмущения и гнева, но он предпочел склонить голову – если здесь и сейчас он начнет возражать, то ни к чему хорошему это не приведет.
Раздался звон колокольчиков, и началась служба.
Отец Григорий вернулся в полном облачении, в сопровождении служки, и принялся обходить храм, читая «Отче наш». Колыхнулась завеса, обнажая внутренности алтаря, прихожане дружно опустили головы, руки поднялись для крестного знамения.
Самир делал то, что и другие, то, что повторял много лет, с того дня, когда явился сюда совсем маленьким, но сегодня ощущал себя иначе – никакого мира в душе, никакого благоговения, возвышенных мыслей.
Все священные книги, все иконы, все святые не смогли уберечь от гибели сначала отца, а потом мать с сестрой… А если так, то какой от них толк? Может быть, они просто бессильны, ничего не значат, не существуют? Что если есть только Аллах мусульман, единый и неделимый, не требующий специального обряда от тех, кто уверовал? Дающий тем, кто ему следует, силу сопротивляться, воевать, отстаивать себя с оружием в руках?
Отец Григорий во всю мощь зычного голоса, так, что вновь дрогнули свечи, произнес:
– Идеже есть Христос, седя одесную Бога Отца, туда вознесем в час сей ум, сердца и помышления наша!
Хор из мужских, женских и детских голосов ответил ему:
– И со духом твоим!
Самир промолчал, хотя и перекрестился.
– Достойно и праведно есть исповедатися Творцу всяческих, поклонятися Ему и славити Его! – продолжил священник.