– Послушник Люциан, – холодно ответил он, и его ослабленный взгляд заметил, как из раскалённых углей жаровни торчит рукоять, на которой отчётливо читается гравировка с именем Люциан.

– Зачем ты здесь, послушник Люциан?

– Чтобы взять то, что принадлежит мне по праву, – плоть Люциана слаба, но дух его выше слабостей, и это слышно в голосе. Признавая свой неизбежный сан, он неосознанно улыбнулся.

– Ты пришёл за своим молотом. Он ковался каждый год, будто заново, отчего стал только крепче, – от слов Экзарха воздух вновь задрожал так сильно, что слёзы заблестели на глазах Люциана. – С первого дня, что ты здесь, ты себя куёшь, и он куётся вместе с тобой для твоего становления, послушник Люциан. Он обязан тебе самим существованием, ведь если бы ты не прошёл весь этот путь и не вышел к нам, спустя декаду лет, то его бы не было с нами вовсе… – Экзарх замолчал, и Люциан обрадовался тишине, что так не ценил, когда к ней был свободный доступ.

– Лишения и боль открыли в тебе связь с Создателем, и ты это чувствуешь, – внезапно заговорил Иеромонах. – Сегодня день твоего становления, послушник Люциан, – он поднял взгляд под незримым указом, и от его слов послушника затрясло, будто каждое слово проникало внутрь него и отделяло душу от плоти. – День твоего становления в сан паладина.

– Отринь боль плоти, страх мыслей, оставь только чистоту побуждений и возьми то, что принадлежит тебе по праву, возьми то, зачем ты здесь, – произнёс второй Иеромонах, а первый опустил взгляд вновь на жаровню. Гром загремел в его голосе и раскатом перешёл в треск молний, так его слова сорвались с уст и прокатились валунами. – Откройся Воле Создателя, пусть он тебя наполнит верой.

– Я доблесть Императора, я его правая рука, что вознесла молот по Воле Создателя, – Люциан словами опустошил свои лёгкие и голой ладонью схватил раскалённую рукоять с его именем и одним рывком вытащил из жаровни. Тонкие дрожащие пальцы обхватили сталь и зашипели, из-под них пошёл дым с невыносимой вонью горелой плоти. Боль прошла сквозь изнеможденную плоть послушника и нашла выход через радужную оболочку глаз, что вспыхнула чистой синевой, переходящей в белый свет. Он замер, и свет в его глазах проникся верой. С новым взглядом он узрел лицо Экзарха и двух Иеромонахов, что видеть раньше не мог. Светлые очертания их ликов переходят в кромешный мрак, в этом и есть их отстранённость от физического мира.

Угли жаровни разлетелись рыжими искрами, когда он вырвал из-под них молот. Вскинув над головой его праведную мощь, он заорал в едином порыве, когда произошло соединение ментального тела и ослабшей плоти. Оголовье молота с ровными гранями пышет рыжим жаром, воздух вокруг него плавится, и в уходящем закате он горит как тлеющий факел. Крик Люциана разносится раскатом, он сам перешёл на наивысший голос, и молот изнутри вспыхнул синевой. Шипение пригоревших пальцев затихло, и он обрушил оголовье молота оземь так, что гром загремел, и воздух проникся ароматом грозы, не оставив и намёка на былую вонь обгорелой кожи.

– Теперь вы запечатлены вместе: как ты на его рукояти, так и он на твоей плоти. Создатель явил свою Волю, и молот стал продолжением твоей руки, вы с ним едины, паладин Люциан, – остановил молчание Экзарх уже без надрыва материи. – Прочти, что написано на его оголовье.

– «Мой путь праведный, и ступаю тропой веры к Тебе», – прочёл молодой паладин и встал в полный рост. Пусть его и трясёт от изнеможения, но он держится достойно.

– Помни это, паладин, и пусть Воля Создателя ведёт тебя, указывая праведный путь.

– Благодарю, – он поклонился и хотел было развернуться и уйти, но его остановили слова одного из Иеромонахов, что проникновенно продолжал созерцать своим неопределённым взглядом.

– Покинув Храм, ты будешь назван паладином, но, прежде чем проститься и отпустить тебя, позволь развеять недосказанность.

– Всё что угодно… – только ответил Люциан, как его оборвал второй Иеромонах и начал говорить, но не закончил: его продолжил первый Иеромонах, чьи слова перешли в слова второго и обратно. Так, наперебой, они заговорили, передавая единую суть, как мысли одного чтеца. Может показаться, что два Иеромонаха рядом с Экзархом – это просто его безвольные марионетки, но дело в беспрекословном подчинении – что, по сути, то же самое.

– Вокруг тебя витает необузданная сила, и замешательство сбивает общий вид…

– Твоя связь с Создателем гораздо больше, чем у большинства…

– Тебе открылось больше, чем обычно, и мы знаем это…

– Это знание повисло над тобой…

– Произнеси, скажи его…

– Разиэль, – покорно выдохнул Люциан имя, что безответно явилось ему. Он не в силах отпустить непознанное значение.

– В тебе теплится огонь Создателя, и нужна лишь искра, чтобы ему вспыхнуть, – Экзарх опустил свою руку в жаровню и стал перемешивать угли пальцами, будто не чувствуя жара. Искры в потоках жара тут же взмыли незнакомыми образами, потрескивая в воздухе. – Вдохни огонь, – Люциан без капли сомнения откликнулся и полной грудью втянул раскалённый воздух жаровни, что в потоке с рыжими искрами заполнил его лёгкие.

– Больно, бесконечно больно, – закашлял он и неожиданно сжался. Искры, всё те же искры, вырвались изо рта его словами и кашлем, не погаснув внутри.

– Продолжай дышать и на вдохе повтори имя, – Экзарх уверенно надавил на него, и тот через боль вдохнул ещё раз.

– Ра… – из его рта пошёл клубами чёрный дым с копотью, будто внутри него пожар. – Раз… – от своих же слов он задыхается, но это его не останавливает. – Рази… – в глазах поплыло, а изо рта полетели одинокие искры в чёрных клубах дыма. – Разиэль, – уже теряя сознание, он вдохнул имя, и в обратную сторону изо рта вырвалось пламя. Пылающим напором оно должно было выжечь всё внутри паладина, но совсем не навредило ему.

С первого взгляда всё резко вернулось к обычному состоянию, и он даже выпрямился, встретив на себе неопределённые взгляды Иеромонахов, что теперь смотрят на него одновременно. Кажется, они сами не понимают, что произошло. Люциан хотел было прикрыть обратной стороной руки рот, как его тут же пробил удар изнутри, и от неожиданности вздрогнуло всё тело. Он не успел оправиться от него, как следом пронзил следующий. Желудок свело напряжением, и изо рта полилась слюна. Чёрная от гари, она вырвалась наружу потоком и потянулась к земле. Удар за ударом, его тело сводит напряжение, от которого он готов упасть, свернувшись калачом. Что-то непонятное отделилось от него внутри и выходит наружу. Глаза слезятся, затягивая взгляд размытой пеленой. В этих ударах, казалось, бесконечных, ком поднялся к горлу, и горечь стала более явной во рту. То ли до этого её не было, то ли Люциан не чувствовал, а теперь она не просто ощущается, а уже невыносимо жжёт и разъедает глотку. Слюна течёт тошнотными ручьями, и слёзы неизбежно продолжают накатываться на глаза. И вот с очередным ударом изо рта вылез чёрный бесформенный ком. Люциан выплюнул из себя нечто непонятное в угли жаровни. Это нечто завизжало треском битого стекла и раскрылось. Как мокрая птица, оно забилось в углях своими слипшимися крыльями. Угли шипят и не тухнут, но и жар не обжигает это нечто, а даже наоборот, помогают ему раскрыться полностью. Крылья распахнулись, открыв грязное непонятное существо, что держится на них, как паразит. В свете углей оно корчится и морщит уродливое лицо на несоизмеримо большой голове. Маленькие лапы, скукоженные от неудобного положения, шевелятся и как будто расправляются вслед за крыльями.

– Что это? – Люциан отхаркнул остатки чёрной слюны и с повышенным презрением заглянул в жаровню.

– Твой хранитель, Разиэль… – ответил Экзарх так спокойно и безмятежно, будто знал это с самого начала, в отличие от Иеромонахов, что замерли в удивлении. – Теперь ты на все вопросы получил ответ, молодой паладин?

– Да, Ваше Высокопреподобие, сполна, – Люциану тяжело было сформулировать в голове вопросы, которые подкатывают к горлу вслед за слюной, и он промолчал.