Боковые ворота – для получения припасов. Сейчас западные заперты наглухо и завалены всяческим хламом, по большей части негорючим. На западе все вассалы отца отпали от королевской власти. Сидят в своих гнездах, выжидают, чем закончится война. Вернее, ждут, когда Ниен падет, чтобы явиться и холопствовать перед Игером, вымаливая право сохранить свои маноры. С востока еще приезжают крестьяне и вербовщики – там верные нам немногочисленные знаменосцы надеются на чудо и силу магиков. Ну а северные ворота – это дверь из замка в город. Их редко открывают и чаще пользуются малой калиткой, что имеется сбоку.

Я смотрю на восток и пытаюсь в дальней дымке меж изумрудными холмами разглядеть ослепительно-белый шпиль Элизеры. Мне кажется, я вижу замок вдали. Или это облака зависли над кромкой леса?

Элизера мне снится через ночь. Элизера – это детство и почти счастье. Я, Эдуард, Лиам и малышка Тана. И еще златовласая Лара, в которую я безнадежно влюблен. Темноглазая, гибкая. Умная и дерзкая. Она дерется со мной и Лиамом на деревянных мечах. И еще насмешничает над нами всеми. Я вижу, как она улыбается Лиаму, и сердце мое ноет от безнадежной влюбленности. Лара – идеальная, и нет никого на свете, кто бы смог ее заслонить. Близ Элизеры лежит манор ее отца. Я пишу ей письма, она отвечает, но гонцы все реже и реже приезжают в замок.

Создавать миракли прежде было главным моим умением. До убийства моего Дара. Миракли любят питаться книгами. Первый, помнится, родился из книги вовсе дрянной и даже почти глупой. Но, видимо, сочинитель вложил в нее нечто такое – каплю крови, часть души? – и потому из многословного косноязычного текста вдруг вылупился, отделившись от страницы, первый сотворенный мною миракль. Нелепое кривобокое существо с голубоватым студенистым лицом, на котором жили только глаза – огромные, черные, напитанные болью.

Побродив по комнате, проходя сквозь шкафы и путаясь в тяжелых портьерах и время от времени погружая руки в зеркало, фантом развеялся, оставив после себя запах печенья, горящего воска, и еще – жареной рыбы, что просочился в мою комнату в тот вечерний час с кухни и был впитан моим творением. Для мираклей потребна буйная фантазия, и вскоре я легко овладел способностью создавать миракли уже без помощи чужих придумок, пользуясь только воображением.

С тех пор у меня, мальчишки, появилась новая забава – пугать детей и прислугу внезапно возникающими мираклями. Мои чудики, один страшней другого, подкарауливали служанок в темноте коридора, высовывались из тазика с водой в комнате младшей сестренки, строили рожи Лиаму, когда тот корпел над доской с арифметическими задачами (которые, к слову, так легко давались мне самому). Голубыми святящимися фантомами миракли бродили ночью меж могил, если из ребятни кто-то на спор отправлялся на кладбище ночью, прихватив с собой фонарь и заговорённый плащ.

Перед отрядом Игеровой разведки они возникали парочкой грудастых девиц с подоткнутыми юбками и корзинами только что постиранного белья и уводили за собой – как раз под стены караульной башни. Еще я обожал создавать кентавров – полулюдей-полузверей. И по улицам Ниена разгуливали то медведь с человечьей головой, то здоровяк с кудлатой и рогатой бычьей башкой.

Иногда мои шутки выходили злыми. То неверной жене в дом являлся миракль ее голого любовника, когда вся семья садилась за стол. То воришке мерещился призрак старика, у которого он стянул кошелек, – рассказы на кухне снабжали меня более точными сведениями о жизни в Ниене, нежели донесения королевской стражи своему капитану. Но чаще, развлекаясь, я преследовал людей и вовсе без причины. Однажды прислал миракль медведя на пирушку, и перепуганный народ в панике кинулся к дверям, падая и топча друг друга в давке. Как-то во время праздника зажег огонь на коврах и тканях, что развешали на балконах. Гости кинулись заливать пламя водой, огонь сбить не получалось, зато получался холодный душ для нарядно разодетых гуляк.

Всех своих проделок я и припомнить уже не могу.

Каждую ночь, прежде чем заснуть, я погружался в удивительный мир героев, шутов, сражений. Мир, где все было мне подвластно. Миракли наполняли комнату, говорили слова, которые я для них придумывал, пели баллады, которые я сочинял.

В детстве я был счастлив. Третий сын в семье, младше меня была только принцесса Тана. Мне многое позволялось. Как и другим. Отец нас баловал и разрешал почти все, что, по его представлениям, не было злом. Мы могли кричать, бегать, играть в садах, скакать по дорогам. Запретно было издеваться над животными и над людьми, за это наказывали и даже секли. Розыгрыши, шутки, спектакли, – чего только не было в том счастливом мире. Матушка не выносила этого баловства, требовала строгости и чистоты. Но она почти все время с утра до вечера была занята своими лечебницами и потому появлялась пред нами на минуту-другую, чтобы тут же удалиться в свою комнату. А все тепло, которое потребно детям, дарила нам Марта.

Лиам был старше меня на год, но мы с ним были как близнецы – он всегда восхищался мною, моим Даром, и с охотою принимал в играх роль помощника и оруженосца, а порой и защитника. Он гордился моим волшебством как своим. Никогда, ни единого мига Лиам не завидовал мне, и любовь его была столь искренней и преданной, что не было в ней ни грана фальши. В Лиаме вообще не было фальши, он не умел лгать и никогда даже не пытался. Если он чего-то не хотел говорить, то просто отвечал: «Не скажу». И никакими угрозами нельзя было его переломить. Отец, зная эту его черту, никогда не настаивал.

С Эдуардом у меня разница в годах была в целых восемь лет. Первый наследник королевства, он с младых ногтей изображал справедливого правителя. Магического дара он был лишен начисто, как и положено чистому наследнику, и потому уже заранее знал, что Кенрик Магик станет со временем его правой рукой.

Если честно, я завидовал Эдуарду. Не потому, что он наследник, а потому – что старший. Он знал то, что нам с Лиамом было еще не ведомо, он был сильнее и умнее нас. И еще Эдуард был самым добрым человеком на свете. Он вообще не знал, что такое зависть или злоба, как можно кого-то ненавидеть или желать ему смерти. Он обожал всех одаривать, у него была просто какая-то страсть делать подарки.

«Боюсь, когда Эдуард станет королем, он растратит казну в три дня, транжиря золотые направо и налево», – смеялся отец.

«Я ему не позволю», – отвечал я.

«Да? – недоверчиво приподнимал брови отец. – А кто купил для Таны крошку щенка за три золотых?»

«Так это же Тана!»

«И что?»

«Ты же знаешь! Если… если ей отказываешь, она вся такая – одно недоумение. Пожимает плечами и смотрит на тебя так, будто ты осел и придурок и не смог сложить два плюс два…»

Не знаю, как она это делала, но, получив отказ, Тана никогда не настаивала. А ты чувствовал себя перед нею виноватым.

Наделен малыш магическим даром или нет, узнают на девятый день после рождения. Собирается семья, большой стол накрывают отбеленным шерстяным покровом. Вокруг на поставцах ставят девять свечей белого воска. Мать или бабушка новорожденного выносит его в комнату и кладет на стол. Сверху накидывают тонкий покров из виссона. Приносят песочные часы, непременно в золотой оправе, рассчитанные на пять минут времени, и ставят на видное место. Затем к столу подходит магик и накидывает поверх виссона магический покров – похожий на редкую ткань синий миракль, мерцающий холодными болотными огнями. Под покровом трудно дышать, ребенок начинает кричать от ужаса, и если есть у него Дар, достаточно сильный, чтобы в будущем сделать его магиком, то малыш разрывает магический покров к пятой минуте. Матушка рассказывала, что я разорвал покров через две.

Даже в Ниене сильные магики – большая редкость. Наследник – это просто кровь, в нашей семье десятки кузенов, любому из них можно доверить корону. А вот магическую защиту поставить могут три или четыре магика. А нанести магический удар умели только Великий Хранитель и Джерад. Да еще я. Теперь уже не могу. Когда-то я носил знак магика – три концентрических круга, в центре – закрытый глаз, хотя обладал силой седьмого круга.