Он еще хотел спросить тогда - куда же ушел Учитель, что сталось с ним... Так и не спросил. А она никогда не говорила об этом.
...Год склонялся к закату, когда Айрэнэ - теперь ее называли Аэрнэ слегла, чтобы уже не подняться. Улльтайр почти не отходил от нее. В Земле-у-Моря не умирают в одиночестве. Рядом с ней были ее друзья - те, кто успел полюбить ее; да и можно ли было не полюбить Айрэ? Иногда ей становилось лучше, и она снова пела. Особенно часто это бывало на закате, когда медно-красное солнце медленно опускалось в море. Потом, когда она уже не могла петь, другие пели для нее, говорили о хорошем, будто впереди была не смерть, а долгие счастливые годы...
Так она и ушла - осенним вечером, когда в окно смотрела Звезда. Голова ее лежала на коленях Улльтайра, тихо пела флейта, тихо пели девушки... И не сразу заметили они, когда дыхание покинуло Айрэ.
Так песни Аст Ахэ остались в этой земле, как и все, что рассказывала Айрэнэ. Летописи сохранили ее рассказ в хроники, и Странники, уходя в Большой Мир, несли с собою уже утраченную там память.
"Тяжела земля, она давит на грудь... Не в земле ты будешь лежать, а огонь так жжет... Говорят, там, далеко за морем, есть дорога к звездам, к нашей Звезде... На закате ладья унесет нас в море, на закате волны поднимут нас в небо..."
...Тринадцать лет... У Хурина и Ахтэнэ - теперь ее называли Морвен, было двое сыновей: старший, с зеленовато-карими глазами, был похож на мать, младший внешностью пошел в отца.
Тринадцать лет.
Что-то произошло с ней в последний год. Нет, она не была больна: в ней просто появилась какая-то усталая задумчивость, тоска, что ли... Она почти не выходила из дома: сидела у окна со своим вышиванием, и часто, неслышно войдя в комнату, Хурин замечал, что она неподвижно застыла с иглой в руке, а глаза ее, не мигая, смотрят в пустоту - словно видят что-то, невидимое ему.
Она почти ничего не ела - пожимала плечами и говорила с виноватой полуулыбкой: не хочется. Она почти не спала - лежала без сна, глядя в темноту широко распахнутыми глазами.
Он все пытался что-то сделать для нее, не в силах спокойно смотреть, как уходит по капле ее душа: она только улыбалась с виноватой нежностью: видишь, какая я...
Какая?
Слабая... Как страшно горит эта звезда...
Любовь моя, девочка моя милая, желанная моя, что с тобой?
Не знаю... Мне так горько и так легко, что кажется - у меня растут крылья, и скоро я улечу отсюда...
Она больше не вставала. Тело ее стало легким, лицо и руки - почти прозрачными, и он иногда ловил себя на том, что не может выдержать ее взгляд.
Единственная моя, родная моя, что мне делать, что?..
Ничего... Все хорошо, милый...
Она не плакала - улыбалась, но слезы медленно текли по ее лицу, а у нее уже не было сил, поднять руку, чтобы стереть их.
Вышивку вот не закончила... жалко, была бы красивая... Белые ирисы как дома...
Ну, что ты, ну, успокойся...
Мне спокойно... Не тревожься, милый, не надо...
...В этот вечер он так же сидел рядом и рассказывал - даже не очень понимая, что. Говорить все, что угодно - только бы не это молчание.
- Я хочу взглянуть на свадебный убор.
Он обрадовался - тому, что она заговорила, что хотя бы чего-то пожелала, и бросился исполнять просьбу, как повеление.
И, вернувшись, натолкнулся на странный взгляд неожиданно зеленых трава подо льдом - глаз.
- Ты... пришел?
Он хотел ответить - да, но слово застряло в горле.
- Ты вернулся... Я верила, я ждала... Зачем ты заставил меня уйти? Неужели ты думал, что можно заставить забыть? Что я забуду?
Она снова улыбалась - печально, еле заметно.
- Пожалуйста... не уходи сейчас. Уже недолго.
Он поспешно сел.
- Дай мне руку... нет, не надо: тебе будет больно. Так я и не сумела...
Он не понимал, что происходит. Надо было, наверно, сказать что-то, чтобы разбить наваждение, но он не находил слов.
Она приподняла руку - тень жеста:
- У тебя звезды в волосах, смотри... а волосы - как снег...
Он начал осознавать. И лицо - лицо ее - нет, не ее, другое, юное, незнакомое - почти как тогда, у спящей...
- Мне почему-то кажется - я тоже стала крылатой... Распахну крылья и поднимусь в небо... Мне всегда хотелось - самой... и буду лететь... лететь...
Голос угасал.
- А сейчас так хочется спать... Ты только не уходи - ведь правда, ты не уйдешь?..
Опустила ресницы.
- Только я больше не засну, как тогда... Я больше не забуду... Пожалей меня, я не смогу больше... Не уходи... - уже засыпая. - Я вернусь...
Дыхание ее было таким легким, что не поколебало бы, наверно, даже пламя свечи. Оно становилось все тише и тише - и угасло...
КОРОЛЕВА ИРИСОВ. 512 ГОД ОТ ПРОБУЖДЕНИЯ ЭЛЬФОВ - 32 ГОД II ЭПОХИ
...Когда-то давно - так давно, что она сама уже забыла об этом - ей казалось, что она все время сравнивает Его лицо с другим, похороненным в глубинах памяти. Но эти черты были мягче; эти глаза излучали покой; эти волосы ниспадали на плечи волной золотого света; этот голос струился нежной убаюкивающей музыкой... И руки - о, эти прекрасные, утонченно-нежные руки, по сравнению с которыми даже ее собственные иногда казались жесткими и загрубевшими, и счастье, от которого почти останавливается сердце - когда Он позволяет ей коснуться их, ощутить губами благоуханное тепло кожи и холодок драгоценных перстней - стократ более драгоценных, почти священных реликвий, ибо эти перстни украшают Его руки...
"Учитель. Возлюбленный Господин и Учитель мой..."
Сколько она помнила себя - с той поры, когда очнулась от бесконечного колдовского сна - всегда была рядом с Ним, и первым, что увидела, было Его лицо, окруженное мягким золотым сиянием, прекрасное, мудрое и кроткое лицо... И Он всегда был неизменно нежен и ласков с ней, одну среди всех называл ее - своей ученицей, и не существовало для нее никого, кроме Него - единственного, боготворимого...
"Прекрасны Ванъяр - но и лица дев их не сравнятся нежностью и чистотою красок с лицом Его; и прекрасен возлюбленный мой, бел и румян, лучше десяти тысяч других.
Голова Его - чистое золото; кудри Его волнистые, золотые, как свет Древа Лаурэлин;
Глаза Его - как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке, сидящие в довольстве;
Щеки Его - цветник ароматный, гряды благовонных растений; губы Его алые розы, источают текучую мирру...
