- Да! - порывисто ответил Эльф - и тут же вскинул на Дайолена удивленный взгляд. - Но как ты...
- Ты Синда, и, судя по выговору, из Дориата.
- Ты так хорошо знаешь языки Эльфов? Откуда? Впрочем, нет, потом; пой.
- Хорошо, - у менестреля была странная улыбка. - Только я буду петь по другому. Не так, как рассказывают у вас.
- Это все равно.
...Только один раз Эльф не смог сдержать тяжелого вздоха.
- Странная... песня...
Теперь Дайолен смотрел ему в лицо - очень серьезно и печально.
- Откуда вы там, на Севере, знаете это?
- Но ведь они пришли именно к нам, - так же серьезно ответил менестрель. - Я не думал, что ты дослушаешь до конца.
- Теперь уже все равно. Кто тебе это рассказал?
Дайолен не ответил.
- Я хотел бы спеть тебе еще одну песню - и, не дожидаясь согласия, запел.
Из сумрака Севера вновь в колдовские леса
Вернулась твоя звезда, о Даэрон.
В вечерней тени звенят соловьев голоса
Умолкла твоя весна, о Даэрон...
Цветы и звезды в венок вплетай,
Как сердце, бьется пламя свечей...
Прощай, любовь моя, прощай,
О Лютиэнь Тинувиэль...
Как под ноги - сердце, ты песню
бросаешь свою
Последнюю песню, о Даэрон.
Легенды слагают о птицах, что лишь перед
смертью поют
Но смерть не излечит тебя, о Даэрон.
Полынью песню в венок вплетай
Горчит на губах золотистый хмель
Прощай, любовь моя, прощай,
О Лютиэнь Тинувиэль.
Зачем тебе пить эту чашу до дна?
Вино золотое горчит, как вина,
Шуршат, как осенние листья слова,
И сломана флейта - но песня жива.
Прощай, любовь моя, прощай,
О Лютиэнь Тинувиэль.
Зачем тебе пить эту чашу до дна?
Два озера боли на бледном лице,
А звезды - как камни в Железном Венце,
И память не смоет морская волна
И в темных одеждах - как скорбная тень
Один лишь венка из цветов не надел...
Прощай, любовь моя, прощай,
О Лютиэнь Тинувиэль.
И в светлой земле, что не ведает зла,
Истает ли тень, что на сердце легла?
Исчезнет ли боль, что - как в сердце игла...
Прощай, любовь моя, прощай,
О Лютиэнь Тинувиэль...
И жжет предвиденье, как яд:
Тебе - уйти на путь Людей
Но пусть еще - последний взгляд...
Поет безумный менестрель:
Прощай, моя звезда-печаль,
Прощай, любовь моя, прощай,
О Лютиэнь Тинувиэль...
- Прости, Даэрон.
- Как ты узнал?..
- Слушал и слышал.
- Нет, не это... Сейчас - как?
- Глаза. А еще - когда ты слушал. Ты споешь?
- Я не пел... с тех пор. Откуда ты узнал о флейте?
Дайолен пожал плечами:
- Не знаю... Мне так показалось.
- Хочешь знать, как это было?
- ...Ты споешь еще, Даэрон?
Менестрель поднял взгляд на короля. Он один здесь был в темных одеждах - ни одного драгоценного камня, ни даже тонкой нити серебра.
- Нет, король, - ответ прозвучал твердо, почти жестко. Он стоял очень прямо, стиснув флейту в побелевших руках, - я больше не стану петь.
Он не сказал - никогда, но это было больше, чем отказ, и все почувствовали это.
- Кто возьмет флейту мою?
Даэрон почти надменно оглядел собравшихся. Никто не шелохнулся.
- Ну что ж, да будет так.
Резко хрустнуло ломающееся дерево.
- Я больше не стану петь, король.
Он коротко поклонился - почти кивнул - Элу и Мелиан и низко склонил голову перед Лютиэнь. Ей показалось - он что-то еще хотел сказать ей, но промолчал и стремительно вышел...
"Прощай, любовь моя, прощай, о Лютиэнь Тинувиэль..."
- И - ни одной песни, ни одной мелодии?
- Мне не сделать новой флейты. А взять чужую не могу. Руки болят.
- Ты можешь не петь?
Лицо Даэрона дернулось.
- Нет... - почти шепотом ответил он.
Дайолен решился внезапно:
- Возьми лютню. Я покажу.
- Прощай, Даэрон.
- Прощай, Дайолен. Я хотел спеть тебе на прощание.
- Я буду благодарен тебе.
- В последний раз - позволь сыграть на твоей лютне...
...Песня была похожа на печальный осенний дождь; и нездешней тоской звучало:
Чаша моя пуста
Некому вновь наполнить ее.
Чаша моя пуста...
- Благодарю. Прощай, Даэрон.
- Прощай, Дайолен. Мы должны были стать врагами, но, видно, и врагов равняют потери...
- Разве враждуют менестрели? Разве не все мы равны перед Пламенем и Словом?
- Должно быть, ты прав...
- Менестрель...
- Да, правитель?
- Прости, если мои слова причинят тебе боль... Я все пытаюсь понять... Я могу представить, как это - не видеть... Но ты... Ведь ты всегда смотришь в глаза...
- Я понял тебя. Так и было - я увидел глаза. Его глаза... - Дайолен замолчал, стиснув руки. Потом продолжил:
- Глаза Учителя. Вот с тех пор... А он говорил, что ничем не сможет помочь... а я вижу... и Звезду... вижу...
- Скажи, менестрель, как его имя?
Дайолен поднял на правителя взгляд, и тот вдруг тихо вскрикнул:
- Не надо, молчи! Мне кажется, я догадался... я понял...
- Та вещь, что ты давал мне, сделана им. Давно.
- Так значит, моя мать была...
- Да. Последняя из них.
Правитель осторожно коснулся руки менестреля. Его пальцы дрожали.
- Я... я не забуду тебя. И твоих песен. Если хочешь - останься.
- Нет, правитель. Благодарю. Он сказал - иди к людям. Мне пора в дорогу. Прощай.
Он набросил черный плащ, взял лютню - ту лютню, что узнал бы на ощупь из тысяч, как узнал и брошь - творение рук Учителя. Он поклонился правителю, развернулся и пошел вперед, не оглядываясь; а рядом шагал Андар - как юный паж при королевиче.
И глядя им вослед, правитель тихо сказал, не зная, что повторяет столетия назад произнесенные слова Эльфа Тьмы, Мастера Гэлеона:
- Мне кажется, я понял... Если бы не было Тьмы, мы никогда не увидели бы звезд...
...Ее дом стоял на краю поселка, у самого леса. Родных у нее не было. Хотя ей минул уже двадцать пятый год, и все ее сверстницы давно уже повыходили замуж, она по-прежнему жила одна. Причина тому была проста. Она была дурнушкой - маленькая, но худая и нескладная как подросток; обветренное широкоскулое лицо, большой, а потому редко улыбающийся рот. Резкая и угловатая в движениях, как мальчишка, она и густые медные волосы свои остригла коротко - в знак скорби по брату, что погиб год назад в лесу. Правда, глаза у нее были чудесные - большие, бархатно-черные как теплая южная ночь; да голос - чистый, нежный и звонкий... Она уже смирилась с тем, что придется всю жизнь жить одной. Одна радость была у нее - дети любили ее за чудесные песни, за то, что мастерила им игрушки и возилась с маленькими, в эти минуты становясь совсем девочкой.
