Он шел - беспомощный, растерянный, полуослепший от приторно-ровного сияния белой дороги; а волосы и одежда его были покрыты алмазной пылью. Он шел и уговаривал себя - этого не может быть, это все потому, что я пришел из Смертных Земель, потому что моя душа омрачена тенью Зла, потому что во мне кровь Людей... Стало немного легче, но тоска и непонятное гнетущее ощущение не исчезали. Он поднимался по бесконечным белоснежным лестницам и звал, звал - уж во власти отчаянья, - звал хоть кого-нибудь... И когда, потеряв всякую надежду, повернул к берегу - услышал - голос, грозный и величественный. Он стоял, склонив голову, а голос, шедший словно с высоты, возвещал:

- Здравствовать тебе, о Эарендил, величайший из мореходов! Здравствовать тебе, о вестник предреченный и нежданный, вестник надежды, несущий Свет, славнейший из Детей Земли! Ныне призывают тебя Великие пред лице свое, дабы говорил ты пред ними о том, что привело тебя в Благословенный Край. Я, Эонве, Уста Манве, сказал.

- ...Брат мой, - Манве озабоченно смотрел ему в глаза. - Брат мой, я призвал тебя, дабы великое дело обсудить с тобою. Никто больше не сможет помочь мне, только ты!

- Разве не поможет тебе совет Эру, Отца Сущего?

- Когда стоишь на вершине горы, мелочей не видишь. Отец указал нам путь и цель, идти мы должны сами. А кому ведомы пути судеб лучше, чем тебе, брат мой?

- Я слеп. Я не знаю цели Эру, она открыта лишь тебе. Я вижу тысячи дорог, и в разные края ведут они. Куда мы должны прийти? Лишь тогда можно знать путь.

- Отец наш желает блага Арды.

- Много путей я назвал бы путями ко благу. Но они все разные и к разному ведут, брат мой. Просвети меня, если ты знаешь.

Манве поднялся, неспешно подошел по яркому мозаичному полу к витражному окну. Радуга стояла в тихом теплом зале, радуга, поднимающаяся от драгоценной блестящей мозаики пола и золотых блестящих колонн, причудливо изогнутых, обвитых гирляндами драгоценных каменьев. Пылинки не плясали в чистом безвкусном воздухе. Свет струился сквозь разноцветные окна и, отражаясь в миллионах граней, радужным сиянием сходился на золотом троне, скрадывая все очертания. Молчание - усыпляющее, чистое, безвкусное, как валинорский воздух. Намо вздрогнул, когда Манве, наконец, заговорил. Он по-прежнему смотрел в окно.

- Одному тебе откроюсь. Мне было слово от Эру, Отца Сущего. И сказано было: песнь Арды нарушена. Ведомо мне, что в Конце Времен, когда замысел Единого свершится, Арда раскинется среди Эа, и Сильмариллы вновь явятся, и оживут Деревья, и свет их равно разольется из конца в конец Арды...

Лицо Манве сияло вдохновением.

- ...и великая Песнь зазвучит из уст Айнур, и Валар, и Майяр, и Элдар...

- А Люди?

- Тогда Единый откроет нам их пути, и мы поймем их, и в общем хоре воспоют они. Но, брат мой, нам не свершить этого, пока Арда под пятой Моргота. Он, он один мешает свершению Замысла, отравляя мысли, убивая, совращая. Он могуч и ужасен, и я боюсь, что он уничтожит Арду. Брат, я бы давно уже изгнал его за Стену Ночи - пусть скитается, где хочет, но ведь он не уйдет просто так! Он разрушит Арду - не ему, так никому! Он разрушает души! Помнишь, что он сделал с Эльфами?

Намо вздрогнул.

- Брат, помоги. Ты видишь и знаешь. Я все открыл тебе. Помоги мне. Я согласен даже на мир с ним. Помоги.

Намо неотрывно смотрел в лицо Манве. Все происходящее окончательно смутило его разум. Прекрасное лицо Манве было полно тревоги, чистые лазурные глаза смотрели прямо, и великая забота была в них. Он был прекрасен, Король Арды. Он просил помощи. Намо вспомнил другие глаза, переполненные болью. "Даже здесь я вижу звезды..." Скованные руки творца... Великое непонимание, что разделило этих двоих. Вот она - гибель Арды. Свет и Тьма, сплетенные воедино, великое движение; вот она - песнь Арды... Он видел эту нить, слышал эту струну, и радость поднималась в нем. Он видел братьев рядом.

Радость? Он схватил свое я за горло. "Не торопись. Не забывай".

- Почему ты думаешь, что Мелькор хочет гибели Арды?

- А разве ты не видишь, что лишь его волей нарушен замысел Эру? Ты знаешь, что делать?

- Кажется, знаю. Вы должны заключить мир. Как равные.

- Мир? С ним? После того, что он сделал? После всех войн, после Орков?

- Согласись, то, что сделал с ним ты, не может склонить к приязни к тебе.

- Не я один судил его!

- Ты - король. Ты мог сказать свое слово.

- Не мог! Я пошел бы против Эру, против моих братьев и сестер.

- А он тебе не брат?

- Манве отвернулся.

- Намо, что же делать, что?

- Я сказал.

- Но как? Он не примет гонца. Он так уверен в своей силе и неуязвимости...

- О чем ты говоришь, Манве? Какая неуязвимость? Почему ты пытаешься сделать из него злодея? Разве Эльфы не сокрушили его войска? Разве сам он - Вала - не изранен Финголфином? Разве его не ранил Человек?

- Человек?

- Да, Берен.

- Ты не говорил.

- Ты не спрашивал. Манве, он не сильнее нас. Да, он могуч, достаточно могуч, чтобы помочь тебе в твоих трудах. Но он не разрушитель, Манве.

- Тогда, может, он и согласится... И что будет?

- Я это вижу. Арда будет воистину прекрасна и благословенна. Люди станут равными Бессмертным, а их дар Свободы позволит им сделать Арду столь прекрасным миром, что не предвидит даже Эру. Разве не возрадуется он? Разве не во славу будет это нам?

- Может, ты и прав, - задумчиво промолвил Манве. - Но как же замысел Эру?

- А был ли его замысел таков? Ведь мы не видели всего, брат.

- Не видели... Да. Но... что будет, если мы не сможем... договориться?

- Я не хочу об этом думать. Смерть вновь придет в Валинор. Арда замрет. Как будет жить разум, если затихнет сердце? Я видел...

- Ты уверен?

- Я умею видеть.

- Значит, два пути... Но, может мы сумеем и без... него?

- Сумеем, но чем ты заменишь долю Мелькора? Это будет другой мир, ущербный. Такова истина.

- Я понял. Я скажу на Совете. Пусть решают все.

- Манве...

- Я понимаю тебя. Я клянусь - никто из Валар не ступит на берега Средиземья. Я клянусь - пальцем не коснусь его. Я клянусь - каждый будет выслушан и мера заблуждений каждого будет определена, и мера искупления назначена будет каждому.

Немного спустя после беседы с Манве радость Намо сменилась сомнением, а затем ощущением собственной невероятной глупости и какого-то стыда. Мучительнее всего было то, что он никак не мог понять причины этого неуютного чувства. Ведь он искренне пытался быть беспристрастным и справедливым к обеим сторонам. Он искренне желал примирения и хотел в него верить - но почему-то не верил. Предчувствие, всегда безошибочное, противоречило доводам разума. Или Манве менее холоден, чем казалось Намо, и его чувства могут одолеть разум? Намо не знал.